Леонид Глаголев - На белой дороге

С утра погода стояла великолепная, но к деду я ехал уже промокший до нитки от ливня, прихватившего меня у нашей альма матер. При пересадке на троллейбус немного пообсох, и, по своему обыкновению, оценил обстановку. Хватило пол-оборота, чтобы сразу же обратить внимание на Неё. Распущенные, вымокшие волосы, превратившие причёску из «химической» в невообразимое нечто, длинные опущенные ресницы, следы чёрной туши от дождя под глазами, какой-то пакет, достаточно тяжёлый, который держала двумя руками и пыталась балансировать на грани возможного, чтобы не слишком толкать соседей по троллейбусу. Да и стояла она недалеко от выхода, но и не совсем близко – идеальная для меня позиция!

И вот он, очередной случай, чтобы пополнить свою коллекцию поцелуев, а девушке подарить сладостные мгновения и отвлечь её от неприятностей погоды!

Я предусмотрел всё. Всё, кроме одного.

Итак, три секунды поцелуя закончились для меня самым неожиданным образом: у неё вдруг разомкнулись руки, сжимавшие тяжеленный пакет, что-то там с грохотом разбилось, и она так обняла меня за шею уже свободными руками, что ни о каком отступлении не могло быть и речи!

Как ты думаешь, сколько в городе Воронеже, почти миллионном на тот момент, могло благоденствовать привлекательных девушек, раскатывающих в общественном транспорте в часы пик?

Я прекрасно сознавал, что свои поцелуи надо раздавать однократно намеченному предмету, но, во-первых, дождь спутал все мои карты, я не узнал её даже при всей своей великолепной памяти на лица, а, во-вторых, она узнала меня, узнала самым непостижимым образом, который я и во сне предвидеть бы не смог, узнала по первому поцелую, легкомысленно оставленному мною в каком-то автобусе однажды, как и призналась потом. Инстинктивно у неё разомкнулись руки, дешёвенький чайный сервиз рухнул и…

Дверь из кухни отворилась:

– Серёжа, что, опять о чашке?

Кивок, и он обернулся ко мне:

– Всё содержимое пакета пришлось выбросить, ничего не удалось восстановить, как мы потом ни старались; единственное, что воссоздали по осколкам, так вот эту чашку, которую ты видишь на полке, и которую мы склеивали вдвоём. В нашем случае это удалось: разбитую чашку можно склеить, если делать это вместе.

Был вечер, просто поздний вечер, унылый и ненастный, но она его не замечала, думала о чём-то своём. Мы спрятались от нудного моросящего дождя в кафе, я заказал два капучино, чтобы как-то оправдаться перед заведением, и его подали минуты три спустя. Над нами висели огромные часы, стилизованные под старый будильник, минутная стрелка неумолимо приближалась к часовой, застывшей на двенадцати. Нужно было о чём-то говорить.

– Кафе скоро закроется, уже поздно. Почти полночь.

– Оригинально… Оригинальней может быть только пара слов о сегодняшней погоде. Какой она была прекрасной.

– Раз уж приходит пора покидать этот райский уголок, то напоследок – по традиции! – следует спросить твой телефон. Я – человек традиций, и не вижу смысла их нарушать. Чтобы быть заодно со всем далеко не чуждым нам традиционным человечеством.

– А зачем? Мне нет никакого дела до традиций нашего прекрасного человечества. А вообще-то это банально. Ты – банальный человек. Стандартный. А быть стандартным… Потом поймёшь. Если сможешь.

– Что Мы сможем… Мы сможем разойтись, и разойтись навсегда. А это страшно, когда навсегда. Если навсегда – то это как приговор. Это как умереть. Для себя. Для тебя. А жизнь – одна. Может быть, я и не позвоню. Надо разобраться во всём. Просто хотелось знать, что у меня будет возможность услышать твой голос, быть может, снова увидеть тебя. Ты всегда сможешь сказать потом – Нет! – и тогда мой первый звонок окажется последним. Если в этом ты видишь банальность, то я и банален, и стандартен, как никто.

Она перестала смотреть в окно кафешки, за которым ничего в общем-то не происходило; осенний дождь, лужи на тротуарах, блики от фар проезжающих автомобилей, и само стекло в мелких, стекающих каплях. Скосила глаза в мою сторону и вдруг резко повернулась и впилась своими глазами в мои. Молча. В упор.

Так длилось несколько секунд; её зрачки в приглушённом освещении кафе казались огромными, невозможно огромными, глубокими и чёрными. Чернота казалась матовой, притягивала к себе, и невозможно было ни моргнуть, ни отвернуться от неё.

Я будто очнулся, будто мгновенно надо мной ужасающе вспыхнула молния и тут же оглушительно грянул гром. Такое испытал однажды в детстве, когда возвращался после неудавшегося грибного похода в ближайший лес недалеко от деревни, куда свозили меня к деду на каникулы родители. Возвращался один, до нитки промокший, дрожа от холода, почти бежал уже полем, и рядом с одиноким дубом это случилось. Молнией ствол раскололо надвое, и случай тот навсегда застрял в памяти. Сколько мне тогда было? Восемь, наверное. Иногда думалось – что, если не дуб, а что-нибудь поменьше росло у дороги, что тогда бы со мною случилось? И случилось ли?