Леонид Глаголев - На белой дороге

Ответил, что ничего особенного, необычного мною не устроено, так и до́лжно было поступить…

– Это для вас ничего необычного; наверное, вся ваша жизнь – сплошной джаз, и когда я переобувалась, а вы молчали и крутили радио, уже поняла, какой вы… а для меня… для меня…

Она запнулась, и я, помогая её эмоциональному монологу, протянул, не оборачиваясь, визитку – если случиться попасть в подобную ситуацию – звоните; опыт гулять в Москве по лужам без обуви у вас уже есть, можно повторить…

Подъехав к станции, вышли вместе под зонтом, я её проводил до навеса платформы, ливень превратился в обычный московский летний дождь, гроза отошла на восток. На прощание она сказала:

– Это было восхитительно; вы себе не представляете – от полной безнадёжности – до спасения, почти чуда… Я это запомню на всю жизнь… Ливень… Я ощущала ступнями тёплый, шершавый асфальт под водой, а потом – джаз… Джаз и ливень… Спасибо… Спасибо!.. Прощайте… Прощайте!..

Но это случилось в прошлом году. Вчера в полдень я наблюдал примерно такой же ливень в Москве, и мне вспомнилась эта история.

Да, она мне ни разу не позвонила.

– Если Вы мне откажете, я уже не вернусь…

– Вы мне предлагаете руку и сердце, как говорят?

– Я Вам предлагаю свою жизнь.

– Но… как это неожиданно… всю жизнь… руки́ и сердца было бы достаточно… я не готова так… Если я возьму Вашу жизнь, то больше мне брать ничего нельзя будет, Ваша жизнь – это слишком много, я так не могу, не могу…

Лет пять назад в сентябре я взял неделю в счёт отпуска и отправился в город своей юности, в Воронеж. Сколько себя помню, когда ещё жил там, из прямых скорых поездов в столицу всегда надеялся взять билеты на поезд фирменный, двадцать пятый, который впоследствии приобрёл имя собственное, естественно, «Воронеж». И уже полжизни, как ставши москвичом, езжу теперь из Москвы на родину этим легендарным поездом.

Помнится, до отправления оставались сакральные пять минут, проводница вежливо попросила провожающих покинуть вагон. Кроме меня купе занимало ещё двое служилых молодых людей с сержантскими нашивками на форме. И когда поезду пришёл срок тронуться, в купе ворвался последний, четвёртый пассажир в чёрных роговых очках, сразу же заполнив собой всё свободное купейное пространство. Первым делом занялся внушительными чемоданами; сопя от натуги, приподнял их до третьей, самой верхней полки, тщательнейшим образом уложил.

Комплекция его со спины поражала. Я бы так сказал: это был кубический человек, кубический настолько, что первая ассоциация, которая пронзила мой мозг, глядя на внушительную фигуру – знаменитый «Чёрный квадрат» Малевича. И когда он в очередной раз повернулся ко мне лицом и снял очки, я опешил: передо мной стоял знакомый по институту, мало того – по одному «потоку» на курсе!

«Камень – ножницы – бумага» – мы не забыли за прошедшие годы наш общий пароль-ответ, одновременно вскинули руки соответствующих жестов, и мой однокурсник, как и много лет назад, как и почти всегда, выиграл эту шуточную приветственную дуэль, и мы расхохотались!

Кто ты – что ты – как ты – и пошло, и поехало под перестук вагонных колёс, «… и мы только в два часа ночи вспомнили, что доктора велят ложиться спать в одиннадцать».

Поутру мой Сергей – а так звали однокурсника, – предложил прямо с вокзала двинуться к нему домой, благо, квартира его находилась недалеко от вокзала, на Кольцовской, на одной из старых знаковых улиц Воронежа. Трамваи в городе давно отменили, что ностальгической ноткой мгновенно прошлось по памяти моей, и какой-то маленький невзрачный автобусик с немыслимым для меня двести шестым маршрутом довёз нас до его дома.

И прошло-то… а сколько, если подсчитать, прошло… лет двадцать… двадцать пять… неужели?..

За разговорами незаметно наступил вечер, на старых часах с кукушкой прокуковало семь, раздался звонок.

– Маша, – кинулся открывать двери мой кубический человек, – сейчас я тебя с женой познакомлю.

Вошла невысокая худенькая женщина, русоволосая, с причёской под Мирей Матье, как-то застенчиво, лодочкой, протянула руку, устало представилась и выскользнула в другую комнату. Минуты через три вернулась, включила торшер – что это вы в потёмках-то сидите! – и вышла на кухню. С торшером одновременно зажглась подсветка старинной дубовой стенки, переделанной на современный лад, высветились книги, в основном русской классики из прежних подписных изданий, отдельные тома различных калибров стыдливо расположились на нижней полке, засверкал узкими цветами спектра богемский хрусталь на шести бокалах, выстроенных полукругом, старый советский фарфор, обречённо сложенный тарелочными стопками, местами обрёл едва заметные трещинки на глазури.