Симон Вестдейк - Пастораль сорок третьего года. Рассказы

— А тебе зачем? — спросил Мертенс.

— Зачем? — переспросил Ян ин'т Фелдт с легким смешком и повел головой слева направо, от одного из своих широченных плеч к другому, словно он пещерный человек или боксер; это угрожающее движение было столь выразительно, что никто из присутствующих не усомнился в его значении.

Опять наступило молчание. Грикспоор по-мальчишески смущенно опустил голову; Кохэн приподнял брови, сжал губы и несколько раз многозначительно мигнул, как если бы он получил известие об ужасном несчастье. Мертенс первый подыскал нужные для ответа слова. То ли потому, что его рассказ о подпольной борьбе с оккупантами освободил его от условностей общепринятого поведения, то ли потому, что он имел дело с амстердамцем, — как бы то ни было, но он говорил гораздо грубее, чем обычно.

— Тебе, конечно, хочется расправиться с этим паршивцем, это я вполне понимаю, но каким образом? О нас ты, видимо, не подумал.

— А вам совсем не обязательно идти вместе со мной, — упрямо сказал Ян ин'т Фелдт. В первый раз с тех пор, как он появился на ферме, в его произношении стал заметен индонезийский акцент.

Потом слово взял Кохэн. Он выглядел очень обиженным и удрученным и держал руку на животе.

— Ты не понял его, Мертенс хотел сказать, что, пока ты находишься здесь на нелегальном положении, ты не имеешь никакого права идти в город на свой страх и риск, чтобы свести личные счеты с менеером Пурстампером.

— Почему не имею права?

— Нет, вы слышали? Он еще спрашивает, почему он не имеет права! — насмешливо сказал Кохэн, обращаясь к своим товарищам, которые грустно или негодующе покачали головами. — Да потому, что у тебя непременно будут неприятности с полицией, с НСД, с мофами! Понятно? Потому что от твоей затеи в первую очередь пострадаем мы, а не Кеес Пурстампер, дурень ты эдакий! Что ты скажешь, если спросят твой адрес? Даже хорошо подделанного удостоверения личности и того у тебя нет, впрочем, и у меня тоже. На другой же день сюда: нагрянет целая шайка…

— Да неужели! — сказал Ян ин'т Фелдт, на сей раз с меньшей уверенностью. — Вы же можете спрятаться в тайнике.

На эту смесь глупости и безграничного эгоизма нелегальные ответили хором возмущенных выкриков. Они так ругались, бесились и стучали по столу кулаками, что Мертенсу пришлось на лету подхватить лампу и поставить ее на пол, откуда она продолжала освещать рассерженные лица. В тени оставалось только лицо Яна ин'т Фелдта.

Западный ветер донес из деревни десять ударов башенных часов: шел одиннадцатый час, начало новой недели — снова стоять на посту, высматривать, не идут ли немцы. Все примолкли, и только Кохэн продолжал атаку.

— Ты круглый дурак, если воображаешь, что ради твоего личного удовольствия мы будем целый день торчать без воздуха в этой вонючей яме, а ее даже нельзя назвать приличным тайником, и все по милости менеера Бовенкампа, с которым вы во многом два сапога пара. А еще говорят о солидарности! Идиот! Трижды идиот! Прежде чем крутить роман с этой вертихвосткой, с этой деревенской потаскушкой с белой рожей, ты бы должен был спросить совета у своих товарищей по подполью. Шляется каждый вечер с этой поросятиной по болоту, чтобы там порезвиться, развратничает и орошает божью пашню божьей водой, словно не существует никаких мер предосторожности! А теперь запомни: пока ты здесь и МЫ здесь — никаких глупостей с Пурстампером! В противном случае убирайся отсюда прочь!

— Я бы охотно вернулся в Амстердам, — пробормотал Ян ин'т Фелдт, и, буркнув что-то вроде «негодяй», он весь сжался и так и остался сидеть, оцепенело глядя перед собой.

— И я не прочь, — немного смягчился Кохэн, — но сейчас это невозможно, то есть я хочу сказать, что ты-то можешь рискнуть, а я — нет. Ты только подумай о моей судьбе. Отца моего отправили в Польшу в газовую камеру, жена и дети прячутся где-то, куда я даже не смею им писать; вся моя мебель, книги, моя замечательная библиотека — главным образом книги немецких писателей — все разграблено этими бандитами. И таких, как я, тысячи. И все же я считаю, что мне еще повезло. Да время ли сейчас сводить счеты с менеером Кеесом, только лишь с ним одним и только потому, что он отбил у тебя эту паршивую тварь, которая вас обоих дурачит и которая скорее всего на следующий год выйдет замуж за очередного поклонника, олуха из фермерских сынков, с курами, породистыми жеребцами и прочими прелестями?.. — Фраза оказалась настолько длинной, что он вынужден был остановиться, чтобы перевести дух.