Симон Вестдейк - Пастораль сорок третьего года. Рассказы

Как изумились жрецы и придворные, когда ничтожный ювелир, презренный осквернитель кота, был представлен им как фаворит фараона, который отныне постоянно будет находиться при монархе не только днем, но и ночью. Фараон проявил незаурядную силу духа, отстаивая свое решение; казалось, он хотел отомстить жрецам за годы зависимости, заставив их подчиняться человеку, в котором воплотилось его неверие, хотя об этом никто не догадывался. Более того, фараон делал все возможное, чтобы создать у окружающих впечатление, будто он был покорен именно благочестием ювелира в сочетании с мудростью и умением истолковывать сны. Последнее служило предлогом для частых бесед с глазу на глаз, которые вел монарх со своим любимцем — на первых порах это было совершенно необходимо, чтобы вдолбить ювелиру его роль, из которой он легко мог выйти вследствие незнания тонкостей придворного этикета; фараон опасался также, что ювелир выдаст какой-нибудь неосторожной фразой их общую тайну. Хотя придворным ни разу не представилась возможность убедиться в наличии необыкновенных способностей у нового обитателя дворца, они постепенно примирились с ним, ибо он был человек скромный и не проявлял себя ничем, кроме того, что повсюду как тень следовал за фараоном. Фараон приписывал своему любимцу большую часть разумных и мудрых государственных установлений, проведенных им в последующие годы, и ювелиру оставалось только молчать. Так получилось, что фаворит, сам того не желая, стал еще и благословением для страны. Благодаря ему фараон обрел мужество стать самим собой и начал править государством как человек, который, не надеясь на богов, стремится сам возможно лучше выполнять свои обязанности перед народом.

Личное общение с новым другом принесло фараону некоторое разочарование. Обнаружилось, что бывший ювелир суеверен. С другой стороны, он оказался прилежным учеником и за полгода весьма преуспел в своем неверии, не переставая в то же время строго соблюдать все внешние религиозные обряды. Поняв, что с фараоном можно спорить, ювелир иногда старался подыскать доводы в пользу существования того или иного бога, но затем легко позволял убедить себя в обратном, к обоюдному удовольствию. После нескольких подобных споров обнаружился еще один недостаток в их общении. От религиозных бесед со жрецами, иностранными государями или даже с членами своей семьи фараон, несмотря на свой атеизм, получал большое удовольствие — это была своего рода интеллектуальная игра, да и собеседники были людьми образованными, а часто и умными. Беседы об атеизме, напротив, вызывали скуку, ибо слушавший был во всем согласен с говорившим или же возражал ему только для вида. Кроме того, когда ювелир порой пытался блеснуть остроумием, шутки, которые он с разрешения фараона отпускал в адрес богов, были довольно плоскими. Мир без богов оказался однообразным, серым и прозаичным. Беседы быстро подходили к концу, а шутки оставляли неприятный осадок. Из-за этих шуток фараон все чаще уклонялся от разговоров о собственном божественном происхождении. В конце концов, ему каждый день приходилось играть роль бога, а насмешки бывшего ювелира, все атеистические заслуги которого заключались лишь в оскорблении кота, лишали актера уверенности.

Все это, правда, еще не являлось поводом для того, чтобы пересмотреть свое мировоззрение. Однако фараон отлично понимал, что человеку, до 30 лет верившему в богов и избалованному острыми ощущениями, связанными с верой, трудно находить особое удовольствие в мире без богов. В юности он был весьма благочестив и полон детской привязанности к Ра и Пта, а также к божествам женского рода. Это был опьяняющий период, когда сознание власти вызывало в нем сладостную дрожь, когда он не подозревал еще об открытиях, которые ему предстояло сделать, а толпа умудренных опытом жрецов наставляла его на путь истинный. Но он не поддался соблазну. Он стал неверующим фараоном. Об этом не знает никто, за исключением одного человека. Когда придет пора лечь в гробницу и превратиться в высохшую мумию, он спрячет великую тайну за своим увенчанным золотой короной лбом. Он умрет, и ни один свиток папируса, ни один рисунок не расскажет, что только он один посмел взглянуть правде в глаза.

К старости он достиг такого почета, какого не удалось достигнуть ни одному фараону ни до, ни после него. Этот почет распространялся и на фаворита. Они уже давно не вели друг с другом бесед, а их шутки стали такими же привычно-равнодушными, как ежедневное «здравствуйте». Когда интеллект монарха начал понемногу угасать, он стал развлекаться тем, что дразнил своего фаворита не до конца преодоленными тем суевериями. Не то чтобы фараон сомневался в атеизме ювелира. Но ведь, кроме богов, есть еще черти, призраки, души умерших и прочие загадочные и страшные существа. Он каждое утро рассказывал ювелиру свой очередной сон, как будто тот и впрямь умел толковать сны. Или вдруг вскакивал среди ночи, делая вид, что напуган призраками. Вряд ли он мог осуждать своего друга, которого охватывал панический страх. Он ведь и сам чуточку побаивался темноты и действительно видел сны, зачастую достаточно страшные. Днем единомышленники снова шутили, стараясь отыграться то на быке Аписе, то на священных ибисах, то на живших при храме котах, дважды в день получавших молоко и рыбу. Причем заботу о котах народ ценил куда больше всех полезных мероприятий фараона.