Мухтар Ауэзов: Путь Абая. Том 1

Шли годы, сменялись зима и лето, весна и осень. Цвели и не однажды отцветали тюльпаны в степи. Молодые старели, а старики умирали, распрощавшись со всеми на свете — и с многочисленными друзьями, и с врагами, — с кем за короткую жизнь свела их лукавая судьба; они умирали и уходили в небытие, оставив новому поколению свой дом, свои табуны, просторы жайляу, свои воспоминания, — словом, все, что они за свою жизнь нажили, накопили, все добро и богатство и только, казалось, уносили с собой зло века. Но зло крепко держалось за жизнь, накапливалось в чреве дряхлеющего патриархально-феодального строя. Пусть даже прошли годы, пусть даже одно поколение сменялось другим, но жестокие законы жестоких правителей степи старательно передавались от отца к сыну, от поколения к поколению.

Мухтар Ауэзов был страстно влюблен в свой родной край, его поражали феноменальное жизнелюбие и нравственное величие, щедрость духа, стойкость, терпеливость, выносливость казахского народа. Он видел и губительное влияние царской колониальной политики, всячески поощрявшей самые отрицательные черты патриархально-родового строя — взаимно не прекращающиеся ссоры многочисленных племен, взяточничество и жестокость старейшин рода. Это видение противоречивых сторон национальной жизни, пожалуй, и определило наиболее характерные для Ауэзова узловые средоточия конфликтов. Безусловно, все то, что было угадано и начато в его ранних произведениях, должно было найти свою монументальную скульптурную законченность в главном его творении — эпопее «Путь Абая».

Так же как и главный герой эпопеи поэт Абай, все основные персонажи — Ербол, Жиренше, Байсал, Байдалы, Божей, Такежан, Суюндик, Айгерим, Улжан — тоже исторически достоверные личности. И в силу этого все события, развертывающиеся в эпопее, почти не выдуманы. К тому же любое произведение так или иначе несет в себе историческую правду своей эпохи. Чем произведение правдивее и искреннее, тем оно историчнее. В этой связи нельзя не согласиться с оригинальным высказыванием русского историка В. О. Ключевского, когда он говорит, что в «Капитанской дочке» А. С. Пушкина больше истории, чем в «Истории пугачевского бунта».

Когда мы говорим о реалистическом отображении действительности, наши выводы сводятся к одной очевидной истине. Мы имеем в виду правду событий и достоверность конкретных исторических фактов, не подозревая, что за этим может стоять более сложная и важная правда, «закоулки души человека». Основная правда таится в психологии персонажей, вместе с жизнью которых оборвались, скрывшись за далью времен, и их индивидуальные черты. Без проникновения в психологию каждого из них невозможно индивидуализировать их потом в книге и воссоздать образ того или другого героя, имеющего реальный жизненный прототип.

Помимо этой общеизвестной трудности, в одинаковой мере испытываемой писателями во время работы над произведениями, Мухтар Ауэзов, обратившись к истории своего народа, столкнулся с еще одной немаловажной сложностью, характерной только для казахского писателя.

Казахи до нашествия монголов считались народом с древней культурой, имевшим довольно широко известные в Европе города, такие, как Отрар и Тарази. И особенно Отрар — цветущий культурный центр казахов (известных в истории под названием кипчаки), со своей обсерваторией, библиотеками, медресе и караван-сараем, принимавший богатых купцов из неведомых, дальних стран. И этот город в степи первым оказал сопротивление черной туче, наползавшей с востока, — войскам Чингис-хана — и был сметен с лица земли.

После этого поражения казахи, как народ, занимавшийся в основном скотоводством, рассеялись по степи, по горестному выражению самого Ауэзова, «словно жалкая горсть баурсаков, высыпанная скупой хозяйкой на широкую скатерть…». С тех пор «измучен и несчастен казахский народ, чья родина — эта широкая безлюдная степь. Его одинокие аулы затеряны в громадной пустыне. И так — везде, везде, где живут казахи… Безлюдье вокруг. Нет постоянного, обжитого места. Нет кипящих жизнью городов!» Для писателя, обратившегося к далекому прошлому своего народа, первой трудностью было полное отсутствие каких-либо исторических документов и летописей. Кочевой народ не имел после гибели Отрара ни библиотек, ни архивов, откуда можно было бы извлечь письменные сведения о былой жизни народа.

Писатель терпеливо и настойчиво углублялся в тайну истории, по следам своих предшественников, все дальше шел, искал, собирал по крупицам факты, передаваемые из уст в уста стариками сказителями, иногда чисто случайно находил какие-то уцелевшие в памяти народа осколки той далекой, неведомой жизни. «Мою работу над романом, — признавался сам Ауэзов, — можно сравнить с трудом запоздалого путника, который приходит к месту давно ушедшего каравана, найдя последний тлеющий уголек угасшего костра, и хочет своим дыханием оживить, раздуть его в яркое пламя. Мне приходилось из потускневшей памяти восстановить прошлое Абая, точно так же, как по лицу шестидесятилетней Айгерим восстановить ее пленительную юность, когда-то обворожившую поэта».