Элинор Глин - Возрождение

На ее лице выражалось гневное возмущение, но она слишком рассудительна и здравомысляща, чтобы устроить сцену, так что она дала мне руку. Я снова одел ей обручальное кольцо так же, как и большое бриллиантовое.

— Теперь, я надеюсь, вы будете носить их до тех пор, пока, убежденный вашими доводами, я сам не сниму их, с браслетами же вы можете поступать, как вам заблагорассудится, выкиньте их или подарите горничной. А сегодня я рассчитываю на ваш врожденный инстинкт, который поможет вам вести себя так, чтобы потом никто не мог болтать о нас.

Она так отдернула руку, как будто мое прикосновение жгло ее, выражение ее лица было презрительно-высокомерным.

— Конечно, вы можете рассчитывать на меня… на сегодня, — и она повернулась и снова вышла из комнаты.

А теперь я поджидаю, чтобы она вернулась, уже одетая для того, чтобы ехать на прием к герцогине, — сейчас десять минут четвертого.

Вулкан, на котором мы живем, не может больше куриться потихоньку, вскоре должно последовать извержение.

События развиваются. По дороге мы не обмолвились ни единым словом. Она выглядела самым лакомым кусочком, который только мужчина может представить своим друзьям. На ней были соболье манто и полные вкуса шляпа и платье. Ее горничная, очевидно, великолепно причесывает. Как мне потом сказал Морис, она была «прямо шикарна».

Поджидая Алатею, я протелефонировал ему, чтобы сообщить свою новость. Он притворился, что не удивлен. Он слишком хорошо воспитан, чтобы не выразить своего восторга по этому поводу, коль скоро наш брак — уже совершившийся факт. Морис не собирается порывать знакомства со мной — женат я или холост.

Таким образом, когда мы, приехав, поднялись на лифте и пошли в гостиную, он был одним из первых, приветствовавших нас.

Герцогиня сердечно расцеловала нас обоих и, усадив меня в удобное кресло, представила всем Алатею.

Тут присутствовали самые «сливки общества» из тех, кого только можно было собрать в Париже, так как многие еще живут в провинции. Тут была и Корали — в ее умных маленьких глазках, как булавочные головки, горели злые огоньки, но, зато, на губах у нее были самые любезные слова.

Никто из них не мог найти недостатков ни во внешности, ни в манерах моей жены. У нее, так же как и у герцогини, все повадки «старого режима». Я видел, что она пользуется большим успехом.

Казалось, все шло прекрасно, и, когда вся компания удалилось в соседнюю комнату, где была приготовлена закуска, моя дорогая старая приятельница подошла ко мне.

— Не подвигается, Николай, а?

— Что-то совсем не в порядке, герцогиня. Она прямо ненавидит меня и не хочет жить со мной в одной квартире.

— Вот те на! Она ревнует к кому-нибудь, ведь не может быть, чтобы ты…

Я не рассердился.

— Конечно нет, с этим давно уже покончено, но, кажется, она думает, что это все еще продолжается. Видите ли, лицо, о котором идет речь, приходит в гости к родственнице, жене живущего этажом выше антиквара. Алатея видела ее на лестнице и, очевидно, думает что та навещает меня.

— Ты не можешь сказать ей?…

— Предполагается, что мне неизвестно, что это имеет для нее значение.

— Хорошо, ты действительно любишь это дитя, Николай?

— От всего сердца, она единственное, что мне нужно на свете.

— А она все еще невозможно обходится с тобой. Я знаю ее характер, она чертовски горда и если она думает, что у тебя есть любовница…

— Да, действительно!

Герцогиня рассмеялась.

— Посмотрим, мальчик мой, нельзя ли будет что-нибудь сделать. Но ты только подумай, что я открыла. Этот подлец взял твои деньги в то время, когда все дело было уже улажено полковником Харкуром по твоему же поручению. В расследовании участвовал мой родственник, который и сообщил мне эти факты. Николай, ты настоящий рыцарь. Ты, не говоря ни слова, заплатил дважды! Какое благородство с твоей стороны, но бедная Гильда в полном отчаянии, что тебя так ограбили…

В этот момент все общество вернулось из соседней комнаты и герцогиня оставила меня.

Теперь около меня села Корали.

— Мои поздравления, Николай! Она очаровательна. Но что вы за лиса!

— Не правда ли? Так приятно действовать тайком!

Корали рассмеялась — у нее философский дух, по-моему, наблюдающийся у всех, крепко битых любовью. Она приняла мою измену и старалась уже нащупать почву, чтобы узнать, не может ли и она извлечь из этого какую-либо выгоду для себя.

Наконец, все было кончено, и мы с Морисом спокойно могли покурить в комнате, где был подан чай.