Элинор Глин - Возрождение

Она закачалась от смеха:

— Ты художник любви, Николай, но не любовник.

— Хорошенькое различие! Нравился бы я тебе больше, если бы я был любовником?

— Мы говорили об этом прежде, друг мой. Если бы ты был любовником, то есть, если бы ты любил, ты был бы опасен даже с одним глазом и одной ногой — женщина могла бы наделать глупостей из-за тебя. У тебя вид такой барский, такой… насмешливый, о, Боже мой, я не могу найти слова, чтобы объяснить. Это чертовски шикарно, душка.

В этот момент я желал, чтобы выписанный мною чек был больше, потому что в ее веселых черных глазах было что-то сказанное мне, что она думает то, что говорит. В конце концов, я, все-таки, должен быть благодарен хоть деньгам — без них я не мог бы быть «барином» и «чертовски шикарным». Таким образом, мы снова возвращаемся к материальным вещам.

Хотел бы я знать, могут ли материальные вещи действовать на мисс Шарп. На одну ее сторону, конечно — иначе она не могла бы играть танцы… О чем она может думать весь день? — Конечно, не о моих делах, их исполнение должно быть чисто механическим. Я знаю, что она не глупа. Она прекрасно играет, думает, знает свет. Если бы я не так боялся потерять ее, я поступал бы по отношению к ней совершенно иначе. Я рискнул бы раздосадовать ее, заставив ее разговаривать, но этот страх удерживает меня.

Полковник Харкур говорит, что между мужчиной и женщиной, в каких бы отношениях они не состояли, держит вожжи и является арбитром всегда один или другой, и если вы не имеете счастия быть хозяином положения, то во многих случаях мужчине приходится быть смешным. Я чувствую себя смешным, когда думаю о мисс Шарп. Я «спрос», она «предложение», я хочу чтобы мне принадлежала каждая ее минута, хочу знать все ее мысли, а она совершенно не заинтересована во мне и ничего не позволяет.

Вчера вечером Сюзетта уехала в наилучшем настроении — я увеличил чек — и теперь в моей гостиной я жду мисс Шарп. Я люблю этот отель, он носит успокаивающий безразличный характер, а стол в нем великолепен.

Мисс Шарп приехала сегодня около одиннадцати. Когда она пришла, ее щеки были совсем розовыми, и я видел, что ее разгорячила ходьба. Я жалел, что не вспомнил послать на станцию встретить ее.

— Думаете ли вы, что мы сможем работать здесь? — спросил я ее. — Нам осталась только заключительная глава, а затем книга будет кончена.

— Не все ли равно, здесь или в другом месте?

— Разве для вас не имеет значения окружающее?

— Думаю, что имело бы, если бы я творила сама, но теперь это все равно.

— Пишете ли вы когда-либо — я хочу сказать что-нибудь свое?

— Иногда.

— В каком роде?

На минуту она заколебалась, а затем сказала, как бы жалея о том, что говорит правду.

— Я веду дневник.

Я не мог удержаться от быстрого ответа:

— О! Хотел бы я видеть его… гм… я сам тоже веду дневник.

Она молчала. Я снова стал нервничать.

— Записываете ли вы впечатления, произведенные на вас людьми и вещами?

— Я полагаю, что так.

— Почему люди ведут дневники? — Мне хотелось бы знать, что она ответит.

— В том случае, когда они одиноки.

— Да, это так. Значит, вы одиноки.

Снова она дала мне понять, что с моей стороны было бестактно задавать вопросы личного свойства. Мне это показалось несправедливым, ведь если сказать правду, она должна была бы признать, что ее слова были вызовом.

— Вы объясняете мне, почему ведутся дневники, а когда я делаю соответствующий вывод, вы осаживаете меня. Мисс Шарп, вы несправедливы.

— Будет лучше заняться делом, — только и ответила она. — Будьте добры, начинайте диктовать.

Я был совершенно раздосадован.

— Нет, не стану! Если вы признаете, что, как я только что сказал, вы одиноки, то и я сегодня утром ужасающе одинок и хочу поговорить с вами. Не видел ли я вас в прошлую среду у герцогини де Курвиль-Отевинь?

— Возможно.

У меня в буквальном смысле слова не хватало смелости спросить ее, что она там делала. Как бы то ни было, она продолжала…

— Есть все еще много раненых, нуждающихся в бинтах.

Вот что! Конечно — она принесла бинты.

— Герцогиня великолепнейшая женщина, она была подругой моей матери.

Мисс Шарп внезапно потупилась — ее голова была повернута к окну.

— Во Франции много прекрасных женщин, только вы их не видите. Бедные, прямо чудесны — они теряют родных и близких и не жалуются, говоря только, что «это война».

— Есть ли у вас родные на фронте?

— Да.

Было слишком глупо так вытягивать из нее сведения, и я оставил это, но тут меня стало преследовать желание узнать, кем были эти родные. Если у нее есть отец, так ему по меньшей мере, пятьдесят и он должен быть в английской армии. Тогда почему она выглядит такой бедной? Это не может быть брат, — ее брату только тринадцать — может ли кузен считаться близкой родней? — или… не может ли она иметь жениха.