Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1

Смерив аббата Бино взглядом, г‑жа де Фонтанен, по-прежнему доверяясь чутью, повернулась к аббату Векару. Выражение, с которым он смотрел на неё, было исполнено приятности. Застывшее лицо, удлинённое остатками волос, которые топорщились вокруг лысины, выдавало возраст аббата — примерно около пятидесяти. Тронутый немым призывом еретички, он поспешил вмешаться:

— Все мы понимаем, сударыня, как тягостен для вас этот разговор. Доверие, которое вы питаете к своему сыну, достойно величайшего восхищения… И величайшего уважения… — добавил аббат; у него была привычка во время речи подносить указательный палец к губам. — И, однако, сударыня, факты, увы…

— Факты, — подхватил аббат Бино уже более слащаво, точно собрат задал ему тон, — разрешите вам сказать, сударыня, факты весьма удручающи.

— Прошу вас, сударь, — прошептала г‑жа де Фонтанен, отвернувшись.

Но аббат уже не мог удержаться.

— Впрочем, вот вам улика! — вскричал он, выпустил из рук шляпу и достал из-за пояса серую тетрадь с красным обрезом. — Только взгляните сюда, сударыня: как это ни жестоко лишать вас иллюзий, но мы считаем, что это полезно, ибо раскроет вам глаза!

Он сделал два шага по направлению к ней, чтобы заставить её взять тетрадь. Но она поднялась.

— Я не прочту ни строчки, господа. Вторгаться в секреты ребёнка, публично, без его ведома, не давая ему возможности ничего объяснить! Я не привыкла с ним так обращаться.

Аббат Бино остановился с протянутой рукой, на его тонких губах зазмеилась обиженная улыбка.

— Мы не настаиваем, — проговорил он наконец насмешливым тоном.

Положив тетрадь на стол, он взял свою шляпу и сел. Антуану захотелось схватить его за плечи и выставить вон. Его глаза, полные неприязни, встретились на миг с глазами аббата Векара и прочитали в них сочувствие.

Однако поведение г‑жи де Фонтанен изменилось; с высоко поднятой головой, всем своим видом выражая вызов, она подошла к г‑ну Тибо, который по-прежнему сидел в кресле.

— Этот спор ни к чему не приведёт, сударь. Я пришла лишь затем, чтобы узнать, что вы собираетесь делать. Моего мужа сейчас нет в Париже, мне приходится рассчитывать только на себя… Прежде всего мне хотелось вам сказать, что, по-моему, не следовало бы прибегать к помощи полиции…

— Полиции? — живо перебил её г‑н Тибо и в раздражении встал. — Да неужто вы полагаете, сударыня, что в данную минуту полиция всех департаментов не поднята на ноги? Я лично звонил утром начальнику канцелярии префекта с просьбой, чтобы были приняты все меры — с максимальным соблюдением тайны… Я телеграфировал в мэрию Мезон-Лаффита, на тот случай, если беглецы вздумают укрыться в местности, которая хорошо знакома обоим. Предупреждены железнодорожные компании, пограничные посты, морские порты. Но, сударыня, если бы не моё стремление любой ценой избежать огласки, разве не было бы полезнее всего в целях воспитания этих негодяев, чтобы их доставили к нам в наручниках, под конвоем жандармов? Разве это не напомнило бы им, что есть ещё в нашей несчастной стране некое подобие правосудия, способное поддержать отцовскую власть?

Не отвечая, г‑жа де Фонтанен попрощалась и направилась к дверям. Г‑н Тибо спохватился:

— Во всяком случае, сударыня, будьте уверены, как только мы хоть что-нибудь узнаем, мой сын тотчас поставит вас в известность.

Она слегка наклонила голову и вышла, сопровождаемая Антуаном; следом за ними вышел и г‑н Тибо.

— Гугенотка! — ухмыльнулся аббат Бино, когда она скрылась за дверью.

Аббат Векар не мог удержать осуждающего жеста.

— Как? Гугенотка? — пробурчал г‑н Шаль и отпрянул, будто ступил ногой в лужу Варфоломеевской ночи {7} {7} Стр. 43. Варфоломеевская ночь. — В ночь на 24 августа 1572 г., (ночь святого Варфоломея) по приказу Карла IX и Екатерины Медичи в Париже были истреблены тысячи гугенотов. .

Госпожа де Фонтанен вернулась домой. Женни дремала в своей кровати; приподняв пылающее лицо, она вопросительно глянула на мать и снова закрыла глаза.

— Уведи Блоху, мне от шума становится хуже.

Госпожа де Фонтанен прошла к себе в комнату и, почувствовав головокружение, села, даже не сняв перчаток. Может быть, у неё тоже начинается жар? Нужно быть спокойной, сильной, не терять веры… Её голова склонилась в молитве. Когда она выпрямилась, все её действия обрели одну цель: отыскать мужа, вызвать его.

Она вышла в переднюю, задержалась в нерешительности перед закрытой дверью, отворила её. В комнате застоялся нежилой дух, было прохладно; слышался кисловатый аромат вербены, мелиссы, припахивало туалетной водой. Она раздвинула шторы. Посреди комнаты стоял письменный стол; на бюваре тонким слоем лежала пыль, — и никакой записки, ни адреса, ничего. Ключи торчали на своих местах. Хозяин комнаты отнюдь не страдал скрытностью. Она выдвинула ящик письменного стола — ворох писем, несколько фотографий, веер, а в углу, жалким комком, чёрная шёлковая перчатка… Её рука застыла на краю стола. В памяти внезапно возникла картина, внимание рассеялось, взгляд устремился вдаль… Два года назад летним вечером она ехала вдоль набережных в трамвае, и ей показалось, что она видит, — она даже привстала со своего места, — что она видит Жерома, своего мужа; она узнала его, он стоял возле какой-то женщины, да-да, стоял, склонившись над молодой женщиной, которая плакала на скамейке! И с тех пор сотни раз её воображение кружило вокруг этой сцены, промелькнувшей за какую-то долю секунды, и с жестоким удовлетворением восстанавливало мельчайшие её детали: пошлое горе женщины, её упавшая шляпа и большой белый платок, который та поспешно вытащила из юбки, но главное — фигура Жерома! Ах, она была уверена, что угадала по поведению мужа, какие чувства обуревали его в тот вечер! Тут, несомненно, было и сострадание, — ведь она знала, как легко его можно растрогать; и раздражение, оттого что его втянули в скандал посреди людной улицы; и, уж конечно, — жестокость! Да! Он стоял, чуть наклонившись, и в его напряжённой позе она ясно увидела эгоистический расчёт любовника, которому любовница до смерти надоела, который стремится уже к новым похождениям и который, несмотря на жалость, несмотря на тайный стыд, уже прикинул, как использовать к своей выгоде эти слёзы, чтобы тут же, на месте, окончательно завершить разрыв! Всё это явственно предстало перед ней в тот миг, и всякий раз, как это наваждение опять овладевало ею, у неё кружилась голова и подкашивались ноги.