Франц Кафка - Неизвестный Кафка

[Визитная карточка. По-видимому, 1907 г.].

В конце концов начинаешь чувственно воспринимать уже весь город. И вот, там, где находилась Ваша комната, меня всегда болезненно корежило, поскольку вы там так отчаянно занимались.

Теперь это в прошлом. Слава Богу!

[На бланке «Общества по страхованию рабочих от несчастных случаев». Прага, 20 сентября 1912 г.].

Феликсу Вельчу и Максу Броду.

С радостью, довольно, впрочем, нервозной, пишу вам средь рабочего дня. Я не стал бы этого делать, если бы еще мог писать письма, не пользуясь пишущей машинкой. Но соблазн уж слишком велик. Настроения иногда — и почти никогда — нет, а кончики пальцев есть всегда. Вынужден предполагать, что это вас очень интересует, поскольку пишу вам это в такой спешке.

Спасибо, Макс, за дневник. Твоя фрейлейн была настолько любезна, что сразу же выслала его; он пришел вместе с твоей первой открыткой. Но и я сразу же премило поблагодарил и, откровенно говоря, сразу же попросил о рандеву, для которого — надеюсь, в соответствии с твоими желаниями — предложил квартиру твоего дяди, с тем чтобы мы, трое покинутых, как-нибудь собрались вместе.

Ты не должен прекращать дневник! А еще лучше было бы, если бы вы все вели дневники и присылали их. Если уж нас гложет зависть, то мы желаем знать, почему. Уже после нескольких страниц я начал немного представлять себе юг, а те итальянцы в купе, о которых ты в своем непрерывном благоденствии вообще даже не вспоминаешь, сильно меня захватили.

Вчера вечером, Макс, был у твоих родителей. Отца, правда, не застал, он ушел на какое-то собрание, был брат, но у меня как-то не было сил заниматься при нем распаковкой твоей корреспонденции. Из новостей надо [здесь машинописный текст обрывается].

На этом интригующем месте меня прервали: прибыла депутация земельного союза владельцев лесопилок (не иначе как ради того впечатления, какое это произведет на вас) и останется здесь навсегда.

Так что прощайте!

И привет госпоже Югландии.

У моей сестрицы Валли в субботу была помолвка, доставьте ей радость — поздравьте ее открыткой, не признаваясь, откуда вы это узнали.

[Открытка. Вена {169} ; штемпель: 10. 9. 1913].

Мало удовольствий, больше обязанностей, еще больше скуки, еще больше бессонницы, еще больше мигрени — так я живу и вот сейчас имею ровно десять минут свободного времени, чтобы полюбоваться на дождь, льющий во дворе гостиницы.

[На почтовой бумаге «Санатория д-ра фон Хартунгена». Рива, сентябрь 1913 г.].

Нет, Феликс, не будет хорошо, ничего у меня не будет хорошо. Порой мне кажется, что я уже не в этом мире, а болтаюсь где-то в преддверии ада. Ты полагаешь, что в сознании вины я нахожу какую-то опору, какое-то разрешение, — нет, сознание вины у меня только потому, что для моей натуры это прекраснейшая форма сожаления, и тут не нужно очень внимательно всматриваться; это сознание вины — просто некое требование возврата. Но едва оно возникает, как тут же вырастает куда более страшное, чем сожаление, чувство свободы, избавления, относительной удовлетворенности, намного превосходящее все сожаления. Сегодня вечером получил письмо от Макса. Ты в курсе? {170} Как я должен поступить? Может быть, не отвечать? — конечно, это единственно возможный ответ.

А что будет, это сказали карты. Несколько дней назад мы тут собрались вечером компанией в шесть человек, и одна молодая, очень богатая, очень элегантная русская, от скуки и безысходности, — ибо элегантные люди среди неэлегантных чувствуют себя куда более потерянно, чем последние среди первых — всем погадала на картах. Причем каждому — дважды, по двум разным системам. Нагадалось разное, большей частью забавное или полусерьезное и, в конечном счете, даже если этому и верить, совершенно ничего не говорящее. Только в двух случаях получилось нечто вполне определенное, такое, что всеми может быть проверено, причем результаты совпадали по обеим системам. Одной девушке расклад предсказал, что она останется старой девой, а в моем раскладе было то, чего даже близко ни у кого не было: все карты, обозначавшие человеческие фигуры, разбегались от меня так далеко на края, как только возможно, и даже этих удаленных фигур было один раз только две, а другой раз, по-моему, вообще не было. Вместо них вокруг меня крутились беспрерывные «заботы», «богатство» и «честолюбие», то есть все абстракции, какие вообще знают карты, за исключением «любви».