Хилари Мантел: Год Шекспира

Как путнику, что жаждой изможден —
глоток насущный — так бедняжке был
тот поцелуй, что дать страшился он.
Водой охолонули — пуще пыл.
«Жестокосердный, смилуйся, малыш! —
ведь я молю о поцелуе лишь!

О том молю, о чем молил меня
жестоковыйный Бог войны — герой,
что без сражений не провел ни дня.
Натешившись кровавою игрой,
о том, чем ты сегодня пренебрег,
как раб молил победоносный бог.

Он мой алтарь оружием своим
украсил, шлем склонил, отбросил щит.
Учился играм, танцам пантомим —
дурачащийся увалень смешит.
Забыл муштру, смирил свой грубый нрав,
не поле брани — ложе ласк избрав.

Так победитель побежденным стал.
На цепь из алых роз посажен — он,
пред чьим напором уступала сталь —
надменностью лукавою сражен.
Тебе же та — что выиграла бой
с владыкой битв — готова стать рабой.

Касаньем губ богиню удостой!
(Мои не столь прекрасны — все ж красней
иных.) Ведь поцелуй ни твой, ни мой —
наш общий. Взгляда отводить не смей!
Глазам моим ты безраздельно люб —
так что ж мешает единенью губ?

Смущен? Давай зажмуримся, чтоб днем
настала ночь — и одолеешь стыд.
Любовью наслаждаются вдвоем:
осмелься же, ведь нас никто не зрит.
Что до фиалок, ставших ложем нам —
то сплетничать не свойственно цветам.

Нежнейший пух над верхнею губой
свидетельствует, сколь невинен ты.
Спеши любить, пока ты молодой —
недолог век у смертной красоты.
Коли не срежешь вовремя бутон —
либо сгниет, либо зачахнет он.

Будь я стара, морщиниста, дурна —
шершава кожа, волос не упруг,
жирна или костлява, лишена
изящества — понятен твой испуг.
Ответствуй, равнодушный истукан,
ужель во мне ты отыскал изъян?

Глянь! На челе морщины ни одной
и серых глаз подвижна глубина.
Я молодею каждою весной.
Плоть горяча, округла и нежна.
Коснусь тебя — ладонь моя влажней.
Страшусь, расплавится в руке твоей.

Пленю твой слух речами, а забав
захочешь — я станцую без труда,
подобно феям, не касаясь трав,
иль нимфам — не оставив ни следа.
Любовь как пламя — тяжести в ней нет.
Стремится к свету и приносит свет.

Свидетелями — первоцветы: глянь,
как возлежу, ни лепестка не смяв,
иль — голуби, что в утреннюю рань
меня проносят по небу стремглав.
Любовь легка, мой милый, и вольна —
что ж для тебя обузою она?

Иль к собственной красе ты в плен попал,
о правой грезит левая рука?
Что ж, умоляй ответить идеал
взаимностью, отвергни свысока.
Так сгинул некогда Нарцисс — весь день
в ручье целуя собственную тень.

Огням — светить, алмазам — украшать,
а свежей юности — вкушать утех.
Пусть сад приносит новый урожай!
Жить лишь собой — в глазах природы грех.
Ты был зачат — зачни же в свой черед.
Не возрождаясь, красота умрет.

Как смеешь ты вкушать плоды земли,
коль даже семя бросить не готов?
Закон природы внятен: жизнь продли —
и сам продлишься меж ее плодов.
Смерть посрамив, краса твоя опять
в твоих потомках сможет воссиять».

Вспотела. Солнце уж взошло в зенит,
небесный жар усилился стократ.
Титан, что взором огненным следит
за парочкой — похоже, сам бы рад
Адонису доверить удила —
лишь бы Венера с ним была мила.

Адонис потянулся и повел
плечом. Его очей прекрасных взгляд
из-под бровей насупленных тяжел.
Он мрачной меланхолией объят.
«Опять ты про любовь! А мне жара
лицо сжигает. Уходить пора».

«Увы! — Венера молвит, — Нестерпим!
Пустые отговорки нам к чему?
Я нежным дуновением одним
от солнца исходящий жар уйму.
Укрою тенью от своих волос,
а вспыхнут — их потушит ливень слез.

Пусть солнце озаряет небосклон
и мир полуденный лишен теней —
глянь! — мною ты от солнца заслонен.
Твой взгляд мне кожу жжет куда сильней.
Бессмертна я — а то б испепелил
жар от небесных и земных светил.

Жесток, как сталь, и тверже, чем скала —
ведь камень может подточить вода, —
Ты женщиной рожден — что ж немила
любовь? Не ведал жажды никогда?
Будь столь жестокосердна твоя мать,
она тебя бы не смогла зачать.

За что ты так пренебрегаешь мной?
Ухаживанья слишком горячи?
Ужель так страшен поцелуй простой?
Ответь, любимый! Лучше — промолчи
и поцелуй даруй скорее! Ну!
Я тотчас же с процентами верну!