Франц Кафка - Замок. Роман, рассказы, притчи

«Нет, я так примерно и думал, потому и сказал, что ты не только хозяйка, ты нацелилась на что–то другое».

«Я только на то и целюсь, чтобы красиво одеваться, а ты, как видно, не то дурак, не то ребенок или же очень злой человек, опасный человек. Уходи, уходи же скорее!»

К. вышел в прихожую, и Герстекер уже ухватил его за рукав, когда хозяйка крикнула ему вслед: «А завтра мне принесут новое платье, может быть, я тогда пошлю за тобой».

Сердито махая рукой, словно пытаясь заставить замолчать надоедливую хозяйку, ничего объяснять он пока не хотел, Герстекер предложил К. пойти вместе с ним. Сначала он не обратил никакого внимания, когда К. возразил, что ему теперь надо вернуться в школу. И только когда К. по–настоящему уперся, Герстекер ему сказал, чтобы он не беспокоился, все, что ему надо, он найдет у Герстекера, место школьного сторожа он может бросить, а теперь пора наконец идти, целый день Герстекер его ждет, и его мать даже не знает, куда он делся. Постепенно уступая ему, К. спросил, за что он собирается давать ему стол и квартиру? Герстекер мимоходом сказал, что К. ему нужен как помощник на конюшне, у него самого есть другие дела, и пусть К. перестанет упираться и создавать лишние затруднения. Хочет получить плату — ему будут платить. Но тут К. окончательно уперся, как тот его ни тащил. Да ведь он ничего не понимает в лошадях. Это и не нужно, нетерпеливо сказал Герстекер и с досадой сжал руки, словно упрашивая К. следовать за ним. «Знаю я, зачем ты меня хочешь взять с собой, — сказал К.‚ но Герстекеру дела не было до того, знает К. или нет. — Ты, видно, решил, что я могу чего–то добиться для тебя у Эрлангера». — «Конечно», — сказал Герстекер. К. расхохотался, взял Герстекера под руку и дал ему увести себя в темноту.

Горница в комнате Герстекера была смутно освещена одним огарком свечи, и при этом свете кто–то, низко согнувшись под выступающими над углом косыми потолочными балками, читал книгу. Это была мать Герстекера. Она подала К. дрожащую руку и усадила его рядом с собой; говорила она с трудом, и понимать ее было трудно, но то, что она говорила… (на этом рукопись обрывается).

Как изменилась моя жизнь и как все же не изменилась она по существу! Стоит мне теперь вспомнить былое и вызвать в памяти времена, когда я еще жила среди собачьего рода, принимала участие во всем, что их заботило, собака среди собак, так при ближайшем рассмотрении нахожу все же, что в этой жизни с давних пор что–то неладно, какой–то имелся небольшой излом, я испытывала какое–то неприятное ощущение в разгар наших самых почитаемых народных празднеств, да, порой даже в кругу близких мне собак, нет, не порой, а очень даже часто стоило мне только глянуть на милого сердцу моему ближнего, стоило только глянуть, да как–то по–новому его увидеть, и я смущалась, пугалась, делалась беспомощной, приходила даже в отчаяние. Я пыталась в какой–то мере успокоить себя, друзья, которым я в том признавалась, помогали мне, и тогда вновь наступали более спокойные времена — времена, когда хоть и случались подобные неожиданности, но воспринимались они мной хладнокровнее, хладнокровнее включались в жизнь, быть может, печалили и утомляли меня, но, впрочем, позволяли мне считать себя, правда, несколько холодной, сдержанной, пугливой, расчетливой, но в общем и целом все–таки самой настоящей собакой. Да как бы могла я без этих передышек дожить до старости, вполне достойной старости, как могла бы я обрести то спокойствие, с каким я осмысляю ужасы моей юности и переношу ужасы старости, как набралась бы я духу, чтобы разобраться в моих, что я вполне допускаю, несчастливых или, выражаясь осторожнее, не слишком счастливых склонностях, сделать из этого выводы и жить почти полностью в соответствии с этими выводами. Уединенно, одиноко, занятая только моими безнадежными, но мне необходимыми малыми исследованиями — так я живу, но при этом не потеряла из моего далека общего представления о моем народе, до меня часто доходят оттуда известия, да и я от времени до времени даю о себе знать. Ко мне относятся с уважением, не понимают моего образа жизни, но обиды на меня за это не испытывают, и даже молодые собаки, — а я вижу как они то там, то сям пробегают вдали, новое поколение, детские годы которого я с трудом припоминаю, — не отказывают мне в почтительном приветствии.