Франц Кафка - Замок. Роман, рассказы, притчи

Борис Пастернак читал романы и новеллы Кафки в оригинале и в английских переводах. Английское издание Кафки он подарил Анне Ахматовой, которая называла это лучшим подарком из всех, от него полученных. Несколько раз она говорила о том, что после Достоевского ее самый любимый писатель Кафка: «Он писал для меня и про меня».

Для молодых русских писателей Кафка стал одним из влиятельных учителей. Тем, кому со школы прививали позитивистскую уверенность в том, что мир познаваем и «прогрессивно изменяем», в книгах Кафки открывался непостижимый мир, таинственный и опасный. Художник стремится проникнуть в него и отважно рассказывает о своих попытках, о том, что не может разгадать даже смысл своего существования, перед ужасами которого снова и снова смиряется. Но вопреки всему он упрямо стремится выразить в слове и в образах то, что воспринимает, видит, ощущает, и то, как бессилен понять воспринятое. Он влиял не только на писателей, которые сознавали себя его учениками, как ленинградец Борис Вахтин, но и таких, которые не признавали и не сознавали того влияния, которое испытали (В. Набоков, В. Аксенов, Е. Попов, Ф. Горенштейн).

Когда о судьбе Кафки в России пишут на Западе, то чаще всего объясняют неприязнь советских критиков их идеологией.

Некоторые хорошо информированные западные литературоведы убеждены‚ что Кафка именно идеологически не устраивал советских редакторов и цензоров. Однако в действительности ограниченные публикации и строгие отзывы в советской печати менее всего определялись идеологическими предпосылками.

Решающее значение при восприятии Кафки, Джойса или Беккета имеют не догматы и доктрины, а социально–психологические особенности воспринимающих. Большинству «пролетарских» читателей и зрителей чужды искусство и поэзия, которые называют «авангардистскими», «левыми», так же чужды и неприятны, как большинству консервативных, либеральных или демократических читателей и зрителей. Ведь противоположность м и р о в о з з р е н и й‚ противоположность политических взглядов отнюдь не исключают близости или даже тождественности м и р о о щ у щ е н и й, т. е. вкусов, эстетических идеалов.

Кафка неприятен советским «марксистам» точно так же, как он был неприятен нацистам, а сегодня неприятен многим католическим, евангелическим, иудейским, исламским и другим идеологам, тем, что он противоречит всем представлениям о «полезном» искусстве — т. е. искусстве моралистическом, идеологическом, партийном, религиозном, воспитующем и др. Кафку не способен однозначно истолковать ни идеолог, ни эстет. Именно в этом заключена опаснейшая особенность его творчества. Именно поэтому он неприемлем для всех догматически или политико–прагматически ориентированных редакторов и критиков независимо от того, каким догмам они верят, каким партиям служат.

В шестидесятых годах отдел культуры Московского городского партийного комитета возглавляла самоуверенная «парт–тетя». На одном из собраний в Министерстве культуры они произнесла речь перед литераторами, режиссерами, артистами и журналистами: «Это же просто недопустимо, дорогие товарищи, что делается у нас в театральной критике. Выходит новая постановка, и в «Комсомольской правде» ее хвалят, в «Московской правде» ее оценивают отрицательно, а в «Литературной газете» опять же совершенно иначе. Подобное происходит и с некоторыми новыми книгами. В одних газетах похвальные, в других осуждающие рецензии. Как можно такое допускать?..»

Некоторые из нас не могли удержаться от смеха, и она сказала с мягкой укоризной: «Вот вы смеетесь. Но это же очень и очень печально. Подобные разногласия в нашей прессе!» Мышление этой дамы было гротескно примитивным, однако вполне типичным. К чему функционерам от культуры многозначный Кафка?

Идеологически обусловленными бывают, пожалуй, только суждения тех, кто отвергает Кафку потому, что он религиозен, иррационально мистичен, «отчужден от действительности», «озабочен только трансцендентным», и ему «нечего сказать советскому читателю».

Воинствующему атеизму пришлось в последние десятилетия сдавать позиции. Раньше только признанным классикам Пушкину, Толстому и другим прощали религиозные мотивы. Но времена менялись; цензоры стали терпимее и к современным авторам, не только к иностранцам, как Франсуа Мориак, Генрих Бёлль, Грэм Грин, но и к таким соотечественникам, как Анна Ахматова, Михаил Булгаков, Борис Пастернак, объясняя их «религиозные предрассудки» влиянием семейных традиций.