Джон Стейнбек - Уши Джонни Медведя - рассказы

Он остановился у небольшого дома. Уэлч нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Заглядывайте ко мне, когда вам захочется пива или чего покрепче, — сказал он. — Бар открыт до полуночи. Друзей я принимаю хорошо.

И он засеменил прочь, похожий на старую мышь.

— Спокойной ночи, — сказал ему вслед Майк.

Он обогнул дом и направился к боковой двери. Его жена, худая, раздраженная, сидела у открытой газовой духовки и грелась. Когда Майк появился в дверях, она взглянула на него с обидой. Потом глаза ее расширились, она не отрывала их от его лица.

— Ты был с женщиной, — сказала она хрипло. — С кем ты был?

Майк засмеялся.

— Ты думаешь, хитрее тебя нет никого на свете, а? С чего ты взяла, что я был с женщиной?

— Ты думаешь, я не могу определить по твоему виду, что ты был с женщиной? — резко произнесла она.

— Хорошо же, — сказал Майк. — Раз ты считаешь себя такой хитрой всезнайкой, то я тебе ничего не скажу. Только тебе придется подождать утренней газеты.

В глазах ее любопытство боролось с недоверием.

— Негра линчевали? — спросила она. — Все говорили, что его собираются повесить.

— Узнавай сама, если уж ты такая хитрая. Я тебе ничего не скажу.

Он прошел через кухню в ванную. На стене висело небольшое зеркало. Майк снял кепку и всмотрелся в свое лицо.

— Черт возьми, она права, — пробормотал он. — Ну в точности такой вид.

На улицах маленького калифорнийского городка было уже темно, когда двое мужчин вышли из закусочной и уверенно зашагали по закоулкам. Возле консервных заводов стоял тяжелый, сладковатый запах забродивших фруктов. У перекрестков ветер раскачивал в вышине голубоватые дуговые фонари, отчего тени телефонных проводов метались по земле. Старые деревянные дома были безмолвны и безжизненны. В их грязных окнах уныло отражались уличные огни.

Мужчины были примерно одного роста, но один был много старше другого. Оба были коротко острижены, оба носили синие рабочие брюки. На старшем была куртка, на младшем — синий свитер с высоким воротом. Они мерно шагали по темной улице, и деревянные дома откликались эхом на их шаги. Младший стал насвистывать «Приходи ко мне, мой грустный бэби».

— Проклятый мотив никак не идет из головы. Преследует весь день. И ведь песня-то старая, — сказал он, резко оборвав мелодию.

Его спутник повернулся к нему.

— Ты боишься, Рут. Скажи откровенно. Ты чертовски боишься.

Они проходили под голубоватым уличным фонарем. Выражение лица у Рута стало упрямым, он сощурил глаза и плотно сжал губы.

— Нет, я не боюсь.

Они прошли освещенное место. Лицо Рута разгладилось.

— Жаль, что у меня мало опыта. Тебе уже приходилось бывать в переделках, Дик. Ты знаешь, чего ожидать. А мне никогда не приходилось.

— Чтобы научиться, надо попробовать, — нравоучительно изрек Дик. — Одни книжки ничему не научат по-настоящему.

Они пересекли железнодорожную линию. На блокпосте, торчавшем неподалеку, горели зеленые огоньки.

— Ужасно темно, — сказал Рут. — Интересно, взойдет ли луна. Обычно она всходит, когда такая темь. Ты будешь выступать первым, Дик?

— Нет, первым будешь говорить ты. У меня больше опыта, я буду наблюдать за ними, пока ты будешь говорить, и как только их что-нибудь заденет за живое, тут я на них и навалюсь. Ты знаешь, о чем надо говорить?

— Конечно. Все у меня в голове, каждое слово. Я написал свою речь и выучил наизусть. Я слышал, как ребята говорили: выйдешь вот так, а в голове ни одного слова, потом начнешь — и откуда только слова берутся: текут, как вода из крана. Длинный Майк Шин сказал, что с ним так случалось. Но я не хотел рисковать и все написал.

Мрачно прогудел паровоз, из-за поворота выскочил поезд, гоня перед собой по рельсам мощный сноп света. Грохотали ярко освещенные вагоны. Дик обернулся и проводил их взглядом.

— Немного народу едет, — сказал он с удовлетворением. — Не ты говорил, что твой старик работает на железной дороге?

Рут старался сдержать раздражение.

— Да, он работает на железной дороге. Тормозным кондуктором. Он выгнал меня, когда узнал, чем я занимаюсь. Боялся потерять место. Он несознательный. Я говорил с ним, но он ничего не понял. И тут же выгнал меня.

Голос у Рута был тоскливый. Он вдруг остро почувствовал, как томится одиночеством и скучает по дому.

— В этом-то и беда с ними, — продолжал он хриплым голосом. — Они ничего не хотят знать, кроме своей работы. Не видят, что делается вокруг. Крепко держатся за свои цепи.