Альфонс Доде - Том 3. Фромон младший и Рислер старший. Короли в изгнании

Когда Сидони показала ей записку Франца, г-жа Добсон спросила:

— Что же ты ответишь?

— Все уже сделано. Я ответила согласием.

— Как! Ты уедешь с этим сумасшедшим?

Сидони расхохоталась:

— И не подумаю! Я сказала «да» для того, чтобы он ждал меня на вокзале. Вот и все. Пусть помучается. Довольно я натерпелась из-за него за этот месяц. Подумай только: мне пришлось изменить всю жизнь в угоду этому господину. Я должна была отказаться от приемов, закрыть двери для друзей, для всего молодого и приятного, начиная с Жоржа и кончая тобою… Да, да, дорогая, ты тоже не нравилась ему, и он охотно отставил бы тебя, как и всех остальных.

Сидони умолчала о том, что главной причиной ее неприязни к Францу было то, что он напугал ее, и даже очень напугал, пригрозив открыть все мужу. С той минуты ей стало не по себе; она почувствовала, что ее жизнь, ее драгоценная жизнь, которой она так дорожила, в опасности. Ведь эти светловолосые и с виду такие холодные мужчины, как Рислер, способны приходить в страшную, неистовую ярость, результатов которой нельзя даже предвидеть; они как те взрывчатые вещества без запаха и цвета, к которым боишься притронуться, потому что не знаешь их свойств. Мысль, что в один прекрасный день мужу станет известно о ее поведении, приводила ее в ужас.

Ей вспомнились случаи из ее прежней жизни в многолюдном бедном квартале, случаи несчастных браков, когда обманутые мужья мстили за измену, смывая кровью позор прелюбодеяния. Виденкя смерти преследовали ее. А смерть, вечный покой и глубокое безмолвие страшили это легкомысленное созданне, падкое на удовольствия и безумно жаждавшее шума и движения.

Долгожданное письмо положило конец всем ее страхам. Теперь, зная, что у нее в руках такое оружие, Франц не выдаст ее даже в минуту бешенства, вызванного его неудачей. А вздумай он сказать что-нибудь, она показала бы письмо, и все его обвинения оказались бы в глазах Рислера чистейшей клеветой. Да, господин судья, теперь вы в наших руках.

И ею вдруг овладел приступ безудержной веселости.

— Я оживаю!.. Оживаю!.. — говорила она г-же Добсон.

Она бегала по аллеям сада, собирала огромные букеты для гостиной, широко распахнула окна навстречу солнцу, отдавала распоряжения кухарке, кучеру, садовнику. Надо было украсить дом… Скоро Жорж возобновит свои посещения, и на первых порах она решила устроить в конце недели званый обед. Глядя, как она торопилась восстановить вокруг себя жизнь с ее суетой и движением, можно было подумать, что она провела целый месяц в скучном и утомительном деловом путешествии и хочет теперь наверстать потерянное время.

На следующий день вечером Сидони, Рислер и г-жа Добсон сидели все вместе в гостиной. Рислер перелистывал толстую книгу по механике, Сидони пела под аккомпанемент г-жи Добсон. Пробило десять часов. Сидони резко оборвала романс и громко расхохоталась.

Рислер поднял голову.

— Чему ты смеешься?

— Так… Ничего… Я вспомнила… — ответила Сидони, подмигнув г-же Добсон и взглядом указав ей на часы.

Стрелки показывали назначенный для свидания час, и она подумала о муках влюбленного, напрасно ожидавшего ее.

После того как посланный вернулся, принеся Францу столь трепетно ожидаемое им согласие Сидони, в его взволнованной душе наступил покой, сразу ослабло нервное напряжение. Кончилась неизвестность, не было больше борьбы между страстью и долгом. Умолк голос совести, так долго мучивший его, и ему сразу стало легко. Спокойно занялся он приготовлениями к отъезду: уложил чемоданы, вынул все из комода и шкафов, и еще задолго до того часа, когда должны были прийти за вещами, он уже сидел на сундуке посреди комнаты, глядя на приколотую к стене географическую карту, являвшуюся как бы эмблемой его бродячей жизни, и следил глазами то за прямыми линиями железных дорог, то за извилистыми, как волна, чертами, обозначавшими океаны.

Ни разу не подумал он о том, что по другую сторону площадки кто-то вздыхает и плачет из-за него. Ни разу не подумал он об отчаянии брата, о той драме, которая разыграется здесь после их бегства. Он был далек от всего этого. Мысленно уносясь вперед, он уже видел себя на платформе вокзала вместе с Сидони, одетой во все темное, как подобает путешественнице и беглянке; потом еще дальше, на берегу синего моря, где они остановятся на некоторое время, чтобы замести следы… а потом еще, еще дальше, в незнакомой стране, где уже никто не потребует, не отнимет ее у него. Или воображал, что он в поезде, мчащемся ночью по пустынным полям. Видел рядом с собой на подушке прелестное бледное личико, свежие, как цветок, губы почти у самых своих губ и чудные глаза, устремленные на него при мягком свете лампы, слышал убаюкивающий стук колес и свист пара.