Альфонс Доде - Том 3. Фромон младший и Рислер старший. Короли в изгнании

— Позвольте, сударь!

Меро попятился и увидел прямо перед собой сердитое лицо страдавшего мучительной одышкой старого астматика князя Требинье, у которого были такие выкаченные глаза, словно он только ими и дышал. Приверженец старых традиций, Элизе почтительно уступил дорогу этому живому мертвецу и подошел к руке последним. Когда он уже отходил, стоявшая рядом с сыном Фредерика, точно мать новобрачной, полагающая, что некоторая доля приветствий и улыбок относится к ней, успела взволнованно и торжествующе прошептать:

— Свершилось!

В ее тоне звучала ничем не омраченная, почти жестокая радость, несказанно приятное чувство облегчения.

Свершилось!.. Это значит, что диадема защищена от торговых сделок и от повреждений. Наконец-то Фредерика может спокойно спать, дышать, жить, теперь ее перестанут терзать дурные предчувствия, которые всегда потом сбывались и которые при каждой роковой развязке давали ей повод говорить, как Эсета: «Я так и знала…» Ее сын не окажется не у власти, ее сын будет королем… Да он уже и сейчас король! Смотрите, какая у него гордая осанка, сколько величавой благосклонности в его взоре!..

Но едва лишь церемония окончилась, всем сразу стало ясно, какой он еще ребенок, ибо Леопольд V, сияя от счастья, бросился к старому Иоанну Велико и сообщил ему важную новость:

— Знаешь, крестный: у меня есть пони!.. Хорошенький маленький пони, мой собственный!.. Генерал будет учить меня ездить верхом, и мама тоже.

Около него теснились подданные, склоняли перед ним головы, смотрели на него с обожанием, а в это время Христиан, в общем одинокий, забытый, испытывал странное, непередаваемое ощущение, будто, как только с головы у него сняли тяжесть, как только у него отобрали корону, голове его стало холодно. А голова у него и правда кружилась. Но ведь он уже давно мечтал об отречении! Не он ли проклинал бремя ответственности, которое на него возлагает королевский сан? В таком случае откуда это неприятное состояние, откуда эта грусть — именно сейчас, когда берег поплыл и перед ним открываются новые дали?

— Ну что, мой бедный Христиан? Насколько я понимаю, сегодня ваша очередь принимать в подарок уистити?.. — в виде — своеобразного, впрочем, — утешения шепнул ему принц Аксельский. — Вам повезло… Как бы я был счастлив, если б такая карта выпала мне, если б мне можно было никогда не уезжать из дивного Парижа и не управлять моими белобрюхими тюленями!..

Он еще некоторое время продолжал в том же духе, потом, воспользовавшись тем, что в суматохе никто на них не обращал внимания, оба исчезли. Королева видела, как они уходили, слышала, как со двора выехал фаэтон. Прежде его легкие колеса, удаляясь, всякий раз проезжали по ее сердцу… А какое ей до этого дело теперь? Иллирийского короля парижанки у нее уже не отнимут…

На другой день после событий в Гравозе, в первые мгновения жгучего стыда Христиан поклялся, что с Шифрой у него все кончено. Пока он, мнительный, как все южане, лежал больной, он если и думал о своей возлюбленной, то не иначе как осыпая ее проклятиями, сваливая всю вину на нее, но чуть только дело пошло на поправку, кровь снова в нем заиграла, а когда человек решительно ничего не делает, воспоминания, перемежающиеся мечтами, имеют над ним неодолимую власть, и намерения Христиана переменились. Он начал робко оправдывать эту женщину, он уже видел во всем происшедшем превратность судьбы, неисповедимость путей Провидения, на которое, кстати сказать, католики любят перекладывать тягостную ответственность. Наконец однажды он отважился спросить Лебо, не знает ли он чего-нибудь о графине. Вместо ответа лакей принес массу коротеньких писем, полученных во время болезни Христиана, нежных, пламенных, стыдливых, — это была стая белых голубок, воркующих о любви. Страсть Христиана вспыхнула с прежней силой, и, в надежде тотчас по выздоровлении возобновить роман, прерванный в Фонтенебло, он ответил ей, еще лежа в постели.

А пока что Д. Том Льюис и его супруга приятно проводили время в особняке на Мессинской. Агент по обслуживанию иностранцев не вынес тоски одиночества в Курбвуа. Ему не хватало деловой атмосферы, не хватало торговых оборотов, а главное, ему было необходимо, чтобы Шифра им восхищалась. Помимо всего прочего, он ревновал — ревновал глупой, неотвязной, мучительной ревностью, застрявшей в нем, точно кость в горле: кажется, проглотил — нет, опять кольнуло! И ведь никому не пожалуешься, не скажешь: «Поглядите, что у меня в горле». Бедный Том Льюис, угодивший в им же самим поставленный капкан, изобретатель и в то же время жертва «ловкого хода»!.. Особенно его мучила поездка Шифры в Фонтенебло. В разговорах с ней он неоднократно возвращался к этому предмету, но Шифра всякий раз прерывала его вполне естественным смехом: