Альфонс Доде - Том 3. Фромон младший и Рислер старший. Короли в изгнании

— Отрекись от престола, — тогда я вся, вся твоя!..

Она доводила его до томления мучительными переходами от вспышек страсти к холодности. Когда он встречался с ней в театре, у него часто застывала душа от ее неподвижной улыбки, но потом она, пристально глядя на него, принималась нарочито медленно стягивать перчатки.

Можно было подумать, что она снимает с себя покров, что она протягивает ему голую руку для поцелуев как залог будущих ласк.

— Так ты говоришь, мой милый Лебо, что Пишри ничего не желает слушать?..

— Не желает, ваше величество… Если вы не заплатите, векселя поступят к судебному приставу.

Последние слова Лебо нарочно подчеркнул безнадежным вздохом, чтобы вызвать в воображении у короля все зловещие формальности, какие они влекли за собой: гербовую бумагу, опись имущества; чтобы тот нарисовал в своем воображении опозоренный королевский дом, себя самого, выброшенного с семьей на улицу. Но Христиан ничего этого не видел. Трепеща от желания, он мысленно летел в ночном мраке к ней, крался по лестнице, для пущей таинственности устланной мягким ковром, входил в ее комнату, где под кружевным абажуром горела лампа в виде ночника. «Все кончено… Я уже больше не король… Ты вся, вся моя…» И красавица сбрасывала перчатки.

— Ну хорошо, — сказал Христиан, как только быстролетное видение исчезло.

И подписал.

Дверь отворилась, вошла королева. Ее появление у Христиана в такой поздний час было столь необычно, столь неожиданно, так давно они жили обособленно, что ни король, только что скрепивший подписью свой позор, ни надзиравший за ним Лебо не обернулись на чуть слышный шорох. Оба подумали, что это возвращается из сада Боскович. Скользившая легко, как тень, королева надвигалась на заговорщиков, и только когда она была уже совсем близко от стола, Лебо заметил ее. Она приложила палец к губам в знак того, чтобы Лебо ничего не смел говорить, и продолжала идти, — ей хотелось застать короля врасплох, в ту самую минуту, когда он совершает преступление, ей хотелось пресечь увертки, извороты, бессмысленное запирательство, но лакей не послушался и, подобно капитану д’Асса {55} 55 Капитан д’Асса, Луи (1733–1760) — французский офицер. Во время Семилетней войны в Вестфалии, будучи в разведке, натолкнулся на вражескую засаду; захваченный в плен и принуждаемый под страхом смерти к молчанию, он все же кряком предупредил своих товарищей и был убит. , забил тревогу:

— Ваше величество! Королева!..

Далматинка в бешенстве размахнулась и тяжелой рукой наездницы дала лакею по морде, по этой морде злого животного. Затем выпрямилась в ожидании, — она не желала начинать разговор с королем, пока этот негодяй еще здесь.

— Что с вами, дорогая Фредерика? Чему я обязан…

Король стоял, наклонившись над столом, чтобы королева не увидела, что на нем лежит; он принял изящную позу, благодаря которой было особенно заметно, как хорошо сшита его фуляровая, с розовой отделкой, куртка, и улыбался одними губами, и губы у него слегка побелели, а голос был спокойный, тон — непринужденный, звучавший той грациозной учтивостью, которая в разговорах с женой никогда ему не изменяла и как бы наносила причудливые цветущие арабески на твердый лак стоявшего между ними экрана. Королева одним словом, одним жестом смела преграду, за которой он укрывался:

— Довольно фраз!.. Довольно кривляний!.. Я знаю, что ты там писал!.. Не смей лгать!..

Теперь она стояла совсем близко, возвышаясь своим гордым станом над его боязливо склоненной фигурой.

— Послушай, Христиан… (Эта необычная для королевы фамильярность придавала ее словам какую-то особенную серьезность и торжественность.) Послушай… С тех пор как я стала твоей женой, я много из-за тебя страдала… Но говорила я с тобой только один раз… самый первый раз, помнишь?.. Затем я убедилась, что ты меня не любишь, и оставила тебя в покое… Но я была осведомлена обо всем: о каждой твоей измене, о каждом твоем сумасшествии. А ведь ты действительно сумасшедший, такой же сумасшедший, как твой отец, который растратил себя на роман с Лолой, как твой дед Иоанн, который в предсмертном, хриплом, бесстыдном бреду покрытыми пеной губами все еще целовал кого-то, а от слов, какие он при этом произносил, бледнели сиделки… Да, да, в жилах у тебя течет такая же распаленная кровь, такая же адская лава клокочет у тебя внутри. В Дубровнике в те ночи, когда предстояли вылазки, за тобою шли прямо к Феодоре… Я это знала, знала, что ради тебя она бросила сцену и последовала за тобой… Я никогда ни в чем тебя не упрекала. Честь имени пребывала незапятнанной… Когда король не появлялся на крепостном валу, благодаря мне его место не пустовало… Но в Париже… в Париже…