Иван Панаев - Прекрасный человек

— Не удалось малому-то! — отвечал почетный гражданин улыбаясь, — больно много шикали и совсем оконфузили пьесу, да и пьеса-то неважная, а он нам нахвастал об ней с три короба.

— В первом акте точно много прелестного, — сказала Любовь Васильевна, — но второй акт скучен.

Любовь Васильевна с ранних лет читала романы, и это чтение сделало ее очень чувствительною; на всех купцов она смотрела с пренебрежением, и сделаться женою сочинителя, но, разумеется, сочинителя торжествующего, а не ошиканного, — это была любимая мечта ее. Следовательно, успех Зет-Зета мог быть пагубным для Владимира Матвеича; но Владимир Матвеич родился в счастливую минуту, и судьба при самом рождении его дала самой себе слово быть его тайной покровительницей.

Она-то, вероятно, устроила так, что драма «Давид Теньер с куплетами, фламандскими танцами и проч., и проч.», несмотря на свое достоинство, окончена была при торжественном шиканье — и ни один актер не был вызван, чего почти еще не случалось на Александрийском театре с самого его основания.

Владимир Матвеич весь последний акт просидел в ложе почетного гражданина и при выходе из ложи был осчастливлен таким взглядом, в котором прочитал и гибель своего опасного соперника, и собственный успех. Этот взгляд открыл перед ним бесконечную перспективу…

Уже таинственная завеса, сначала скрывавшая от глаз Владимира Матвеича некоторые стороны жизни, мало-помалу начала приподниматься; жизнь переставала быть для него загадкою. Говоря о «жизни», я разумею здесь только «петербургскую жизнь», потому что насчет существования другой какой-либо жизни Владимир Матвеич не имел ни малейшего подозрения. Он не мог себе представить, чтобы на свете было что-нибудь лучше Петербурга. Один действительный статский советник, говоря о Петербурге, остроумно заметил, что это такой «городок, в котором есть все, что угодно, кроме птичьего молока». «А я так полагаю, ваше превосходительство, — возразил Владимир Матвеич, — что с деньгами в Петербурге легко достанешь и птичье молоко».

И Владимир Матвеич тщательно хлопотал об умножении своих доходов; он выручил капитал своей тетушки по ее поручению от того лица, у которого он находился, и отдал этот капитал ростовщику с малиновыми щеками и с масляными глазами на 18 процентов, из которых отдавал тетушке 10, а себе удерживал 8. Он сошелся с этим ростовщиком как нельзя короче и просил его, стороной и подробнее, разведать о приданом Любови Васильевны.

Между тем постоянно в продолжение восьми месяцев, считая со дня представления «Давида Теньера», раз в неделю он посещал дом Рожковых — и сделался почти необходимым лицом в этом доме. Почетному гражданину он рассказывал о своей службе, о директорах, министрах, статс-секретарях… Почетный гражданин слушал его почти не переводя дух и не мог наслушаться. Супруге почетного гражданина он привозил поваренные книги, потому что она была большая охотница до кухни; Любови Васильевне — романы, французские и русские; читал с нею различные стишки, большею частию любовные, и говорил, что «на земле высочайшее блаженство — взаимная любовь».

Он угождал также и тетушкам и бабушкам Любови Васильевны; все семейство почетного гражданина было от него в восторге; но для Любови Васильевны он сделался «кумиром»; она чувствовала к нему влечение самое пылкое, самое нежное.

Над Зет-Зетом же, который почти совсем перестал ходить к ним, она смеялась самым колким образом и иначе не называла его, как «освистанным сочинителем».

Семейство почетного гражданина познакомилось с семейством статского советника вскоре после этого знаменитого представления «Теньера», которое имело такое важное влияние на жизнь нашего героя, — и Любовь Васильевна украсила собой бал, данный Настасьей Львовной в честь сына. На этом бале дочь почетного гражданина была осыпана жемчугами и бриллиантами с ног до головы, и статская советница была в таком от нее восторге, что беспрестанно повторяла почти со слезами на глазах: «Какая душка! Вот, можно сказать, девица комильфо… Как мило танцует — и какое обращение! она, я думаю, нигде не ударит себя лицом в грязь!» С этого вечера Настасья Львовна начала ухаживать за нею как за будущей своей невесткой — и заняла у почетной гражданки пятьсот рублей ассигнациями. Анна Львовна употребляла также все средства, чтоб понравиться Любови Васильевне: сшила ей собственноручно две манишки и подарила их в день рождения, называла ее «мои ами», «мои анж», восхищалась с ней вместе романами и целовала ее. Такие ласкательства не могли не обаять юной души дочери почетного гражданина, и она вскоре сделала Анну Львовну поверенною своих сокровенных мыслей.