Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Пилат отдувался, напрягал толстые щёки:

— Отрясём прах этого города... ух-х... от ног на­ших... Хамы... Это они так... белорусского дворянина... Пускай я не буду Богдан Роскош... пускай я... не от Всеслава происхожу, а от свиньи, от гиены, от обезьяны... если я им этого не попомню.

Акила-Христос сидел над ручьём, щупал синяк под глазом, поливал его водою:

— Эно... Бьются как... Пускай оно...

И ему вторил, тоже щупая синяки, Жернокрут:

— Остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища и в синагогах своих будут бить вас.

Отцепленные крылья отдыхали рядом с Братчиком.

— Не так вы это, — внезапно с печальной улыбкой произнёс он.

— А как? — гневно спросил лысый Жернокрут. — Это я лицедей. Я знаю, как оно играть надобно. А вы тут все — сброд. Учите тут меня, а провал — из-за вас. Из-за вас мне всё переломали. А это всё денег стоит.

— Что им в твоих мистериях? Они люди тёмные. Это не то, что привычные школяры. У нас, бывало...

Жернокрут внезапно встал:

— Слушай, Юрась Братчик... Знаем мы, что ты школяр. Говори, что это там кричали про огневого змия? На ком это ты приземлился?

— Кричали потому, что бедные, тёмные люди, — не­рушимо ответил Братчик. — Я школяр из Мира.

Мирон Жернокрут взорвался:

— А били... Били нас из-за кого?

— Били нас за то, что мы плохо играли. И ещё пото­му, что они никогда не видели такого. Что им в твоих ми­стериях? Тут надобно, как в сказке про осину и распятие. Гвозди не полезли в руки, а осиновые колышки полезли (они, мужики, знают, ведь осиновый гвоздь и в бревно по­лезет). И тогда распятый затрясся и заклял осину: «Кабы ж ты всю жизнь так тряслась, как я сейчас трясусь». Такое они знают. Такому они поверят.

— А что, — согласился Роскош. — Правда.

— Правда! Правда! — передразнил Жернокрут. — Мне лучше знать. Я — хозяин.

— А как это ты, хозяин, один очутился на дороге с фургоном целого позорища, в котором человек пятнад­цать было? Нашёл где?

Жернокрут хлопнул губами, будто сундук закрыл.

— Вот что, — предложил «ангел». — Мошенничать так мошенничать. Что нам в этих бедных местечках? Идём сразу в большой город, в Городню. И совсем без разных там глашатаев переоденемся за стенами да в город. И — товар лучшей стороной.

— В Городне людей побольше, — отметил, щупая синяки, Акила.

— Так что?

— Ты Христа в Городне сам играй, — сказал Юрасю Акила. — Я тяжел на бегу. Для меня эта работа слишком вредна.

Глава V

АНАФЕМА

Я сказал ему, что нечего запасать, со­лить, сушить ругань там, где её и так доста­точно. Зачем это дело, если и так мир дер­жится лишь на ней и ругаются все, от папы и до идущего с черпаком. И чем больше ру­гаются, тем больше ругань — горох о стен­ку... И потом, при чём тут рыжий кот?

Фарс об анафеме рыжему коту

Горшком назови, но в печку не ставь.

Белорусская поговорка

В тот год Рим предавал анафеме Лютера и иже с ним, вспоминал проклятием Ария, Вальденса, чернокнижника Агриппу, Гуса и Иеронима Пражского и других ересиар­хов. В тот год Москва вспоминала анафемой Святополка Окаянного и новгородских «жидовствующих», отрицав­ших монастыри и церковное землевладение и говорив­ших, что Христос и без епископа есть Христос, а епископ без Христа — тьфу, и зачем он тогда вообще?

В тот год Городня предавала анафеме мышей.

Никто не бросил города: ни беременные, ни легко­весная молодёжь. Даже если и были такие богобоязнен­ные, то было их так мало, что их бегство практически не изменило количества мышиного стада.

...Над Городней били колокола. Глухо грохал до­миниканский костёл, угрожал бернардинский, надрыва­лись колокола Коложи и монастыря Бориса и Глеба, тре­вожно гудели святая Анна и надвратная Зофея, стонали колокола францисканцев.

И угрожающе ревели — словно друг друга прогло­тить жаждали — бородатые, православные, и босые, ка­толические, пасти дьяконов.

— И в срок надлежащий не ушли... Закон Божий преступив...

— I nunc, anima anceps...

— И за это да будет им Иудино удушение, Лазарево гниение...

— De ventre inferi...

— Гиезиево прокажение...

— Анафема!

— ...волхва мгновенная смерть.

— А-на-а-фе-ма-а!

— Анафема, маранафа!

— Анафема!..

— А-на-а-фе-ма-а-а!!!

Гудение колоколов было ужасным. Рычание безгра­ничных, как пещера, глоток ещё страшнее.

А между тем мало кто обращал внимание на анафемствование.

Накануне, после большой драки на Старом рын­ке, люди разошлись, но город словно оцепенел в ожи­дании чего-то. Что-то бурлило под внешним спокой­ствием, мещане-ремесленники шептались и смотрели на стражу с показным равнодушием и тайным злорад­ством. Всю ночь из дома в дом мелькали какие-то тём­ные тени.