Чарльз Диккенс - Том 15. Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим. Роман (Главы I - XXIX)

— Как поживаете, сударыня? — обратился я к мисс Мэрдстон.

— Ах, боже мой! — вздохнула мисс Мэрдстон, протягивая мне вместо пальцев лопаточку для печенья.— Долго продолжаются каникулы?

— Месяц, сударыня.

— Начиная с какого дня?

— С сегодняшнего, сударыня.

— О! — сказала мисс Мэрдстон.— Значит, уже на один день меньше.

Именно таким образом она завела что-то вроде календаря моих каникул и каждое утро неизменно вычеркивала еще один день. Проделывала она это со зловещим видом, пока не дошла до десяти, но, перейдя к двухзначным цифрам, приободрилась и, по мере того как убывало время, стала даже шутить.

В первый же день я имел несчастье привести ее в неописуемый ужас, хотя она и не была подвержена подобным слабостям. Я вошел в комнату, где она сидела с моей матерью; малютка (ему было всего несколько недель) лежал у матери на коленях, и я очень бережно взял его на руки. Вдруг мисс Мэрдстон взвизгнула так, что я чуть было не уронил его.

— Джейн, дорогая! — воскликнула моя мать.

— Боже мой, Клара, разве вы не видите? — вскричала мисс Мэрдстон.

— Что такое, дорогая Джейн? Где? — спросила мать.

— Он его схватил! — закричала мисс Мэрдстон.— Мальчик схватил малютку!

Она оцепенела от ужаса, но все же набралась сил, чтобы метнуться ко мне и выхватить у меня из рук младенца. После этого ей стало дурно, и пришлось дать ей вишневой настойки. Когда она оправилась, я получил от нее приказ никогда и ни под каким видом не прикасаться к моему братцу, а бедная моя мать, которая — я это видел — желала как раз обратного, покорно подтвердила ее приказ, сказав:

— Конечно вы правы, дорогая Джейн.

В другой раз, когда мы трое были вместе, этот дорогой малютка — он и в самом деле был дорог мне ради нашей матери — снова послужил невинной причиной страстного негодования мисс Мэрдстон. Он лежал на коленях моей матери, и она, всматриваясь в его глазки, сказала:

— Дэви! Подойди-ка сюда! — и пристально взглянула на меня.

Я заметил, что мисс Мэрдстон опустила свои бусы.

— Ну, право же, глаза у них совсем одинаковые,— нежно сказала мать.— Должно быть, у меня такие же глаза. Мне кажется, они такого же цвета, как мои. Нет, они удивительно похожи.

— О чем это вы толкуете, Клара? — спросила мисс Мэрдстон.

— Дорогая Джейн, я нахожу, что у малютки такие же глаза, как у Дэви,— пролепетала моя мать, слегка смущенная резким тоном, каким был задан вопрос.

— Клара! — сказала мисс Мэрдстон, гневно вставая с места.— Иногда вы бываете просто-напросто дурой.

— Дорогая моя Джейн! — укоризненно сказала мать.

— Просто-напросто дурой! — повторила мисс Мэрдстон.— Кто еще мог бы сравнить ребенка моего брата с с вашим сыном? Они совсем не похожи! Они ничуть не похожи! Между ними нет ни малейшего сходства. Надеюсь, что такими они и останутся. Не желаю я сидеть здесь и выслушивать подобные сравнения.

С этими словами она величественно вышла из комнаты и хлопнула дверью.

Короче говоря, я не пользовался расположением мисс Мэрдстон. Короче говоря, я не пользовался здесь ничьим расположением, даже своим собственным, ибо те, кто любил меня, не могли это показывать, а те, кто не любил, показывали это слишком открыто, и я мучительно сознавал, что всегда кажусь скованным, неуклюжим и глуповатым.

Я чувствовал, что им со мной так же не по себе, как и мне с ними. Если я входил в комнату, где они сидели, беседуя, и моя мать казалась веселой, ее лицо омрачалось тревогой при моем появлении. Если мистер Мэрдстон бывал в наилучшем расположении духа, я портил ему настроение. Если мисс Мэрдстон была в наихудшем, я раздражал ее еще больше. Я был не лишен наблюдательности и видел, что жертвой всегда бывает моя мать; что она не решается заговорить со мной или приласкать меня, не желая вызвать их неудовольствие своим поведением, а позднее выслушать нотацию; что она вечно опасается не только за себя, но и за меня, как бы я не вызвал их неудовольствия, и с беспокойством следит за выражением их лиц, стоит мне пошевельнуться. Поэтому я решил как можно реже попадаться им на глаза и много раз в эти зимние дни прислушивался к бою церковных часов, когда сидел за книгой в своей неуютной спальне, закутанный в пальтишко.

Иногда, по вечерам, я шел в кухню и сидел с Пегготи. Там я чувствовал себя хорошо и не боялся быть самим собой. Но такое времяпрепровождение, так же как и уединение у себя в комнате, не было одобрено в гостиной. Страсть к мучительству, господствовавшая там, наложила и на то и на другое свой запрет. Мое присутствие все еще почиталось необходимым для воспитания моей бедной матери, и так как я был нужен, чтобы подвергать ее испытанию, мне было запрещено отлучаться.