Мистер Микобер так был потрясен удачно приведенной цитатой, что побаловал себя, а заодно и нас, вторично прочитав сентенцию под тем предлогом, будто ищет место, на котором остановился.
— «В мои намерения не входит,— продолжал он читать,— в рамках этого послания подробно перечислять более мелкие преступления (список их у меня имеется), направленные против упомянутого лица, обозначенного мною как мистер У.,— преступления, в которых я был безгласным соучастником. Когда, после внутренней борьбы, я решил вопрос о выборе между получением жалованья и отказом от него, между уплатой булочнику и неуплатой, между бытием и небытием, я положил своей задачей употребить все свои способности на раскрытие и обнаружение великих преступлений, совершенных во зло сему джентльмену и в его поношение... Хипом. Подвигнутый на это дело безгласным советчиком внутри себя, а равно тронутый призывами советчика вовне,— я обозначу его как мисс У.,— я произвел, не без труда, тайное расследование, продолжавшееся, по моим данным и насколько мне известно, свыше двенадцати календарных месяцев».
Он прочитал этот отрывок, словно то была выписка из парламентского акта, и, казалось, звуки этих торжественных слов придали ему новые силы.
— «Я обвиняю... Хипа ,— читал он, глядя на Урию и подхватывая линейку поудобней под левую руку, чтобы, в случае нужды, она была наготове,— в следующем...»
Кажется, мы затаили дыхание. И Урия также — в этом я уверен.
— «Первое. Когда деловые способности мистера У. и его память, по причинам, коих я не считаю возможным касаться, ослабели и пришли в расстройство... Хип ... умышленно перемешал и перепутал все официальные бумаги. Когда мистер У. приходил в такое состояние, что не мог заниматься делами... Хип всегда был тут как тут и заставлял его ими заниматься. Он вынуждал мистера У. подписывать важные документы именно в этих условиях, выдавая их за документы, не имеющие никакого значения. Таким порядком он вынудил мистера У. дать ему полномочия на получение из доверенного им имущества суммы в двенадцать тысяч шестьсот четырнадцать фунтов два шиллинга девять пенсов, а также право употребить эту сумму якобы для возмещения деловых издержек и недостач, которые либо уже были возмещены, либо совсем не имели места. Это деяние он приписал преступному замыслу самого мистера У., совершившего якобы сей бесчестный поступок, и с той поры стал мучить его и приневоливать».
— Вы это должны будете доказать,— вы, Копперфилд! — угрожающе тряхнул головой Урия.— Мы еще посмотрим!
— Мистер Трэдлс, спросите... Хипа , кто жил в его доме после него? — воскликнул мистер Микобер, отрываясь от послания.
— Жил болван и живет сейчас,— презрительно отозвался Урия.
— Спросите... Хипа , была ли у него дома записная книжка? — задал еще вопрос мистер Микобер.
Тощая рука Урии, которой он поскребывал подбородок, застыла.
— Или спросите так: не сжег ли он ее? — продолжал мистер Микобер.— Если он ответит утвердительно и спросит вас, где пепел, направьте его к мистеру Микоберу, который сообщит ему нечто для него неприятное!
Торжествующий тон мистера Микобера до крайности встревожил мать Урии; с большим волнением она вскричала:
— Ури, Ури! Будь смиренным! Лучше поладить с ними, мой дорогой!
— Замолчите, матушка! — отозвался тот.— Вы напуганы и сами не знаете, что говорите. Смиренным! — Злобно глядя на меня, повторил он.— В прошлом я был смиренным с некоторыми из них, слишком смиренным!
Погрузив подбородок в воротник сорочки, мистер Микобер обратился снова к своему сочинению.
— «Второе. В ряде случаев... Хип, по имеющимся у меня данным, насколько мне известно...»
— Как это убедительно! — с облегчением пробормотал Урия.— Матушка, спокойней!
— Мы постараемся сообщить вкратце нечто такое, что будет, сэр, даже и для вас убедительно! — откликнулся мистер Микобер.
— «Второе. В ряде случаев... Хип, по имеющимся у меня данным, насколько мне известно, систематически подделывал на исходящих бумагах, в книгах и в документах подпись мистера У.; в частности, в одном случае, я могу это доказать. А именно, например, следующим образом...»
И снова мистер Микобер, нагромождая эти слова, испытывал несомненное удовольствие, что, должен сказать, свойственно не только ему. В течение своей жизни я проверил это наблюдение на многих людях. Мне кажется, это общее правило. Принимая, скажем, присягу, свидетели получают большое наслаждение, дойдя до произнесения нескольких слов, следующих одно за другим, но выражающих одну и ту же мысль, и провозглашая, что они гнушаются, презирают, ненавидят и т. д.; на том же основании люди смакуют старинные проклятья. Мы говорим о тирании слов, но нам нравится также тиранствовать над ними; мы любим, чтобы, по важным поводам, нам служил слишком большой штат слов, мы считаем, что это придает нам значительность и звучит прекрасно. И подобно тому, как нас не занимает в торжественных случаях качество ливрей на наших лакеях,— лишь бы они были красивы и было их много,— так и качество, а равно и уместность наших слов — дело второстепенное, лишь бы парад их был внушителен. Подобно тому также, как большое количество ливрейной прислуги приносит человеку много хлопот, а большое количество рабов восстает против своего хозяина, так, мне думается, некий народ испытывает великие затруднения, а испытает еще больше, сохраняя слишком многочисленную свиту слов.
Читать дальше