Анри Барбюс - Ад

Любопытство? Нет, влечение. Только что я не ощущал влечения, теперь оно не даёт мне покоя… Я останавливаюсь… Я такой же мужчина, как другие; у меня есть свои потребности, свои скрытые желания; и на серой улице, вдоль которой я иду неизвестно куда, мне хотелось бы приблизиться к женскому телу.

… Вот малышка, которая идёт, слегка касаясь стен, недалеко от меня, я представляю себе её полностью обнажённой… У неё маленькие ступни, совершенно незаметные. Она накидывает на плечи косынку. В руках у неё пакет. Она так спешит, что наклонилась вперёд, как если бы хотела, по-ребячески, перегнать саму себя. Под этой бедной тенью есть тело из света, которое проясняется на моих глазах в расплывчатую туманность, где она скрывается… Я думаю о звёздной красоте, которой она могла бы обладать, о сиянии её густых волос, с трудом запрятанных под жалкую шляпку, о замечательной улыбке, которую она прячет на своём очень серьёзном лице.

Секунду я стою как вкопанный, неподвижно, посреди мостовой. Призрак женщины уже далеко. Если бы я встретил её взгляд, это в самом деле могло бы стать болью. Я чувствую, как мои черты сводит судорога, которая меня искажает, преображает.

Там вверху, на империале трамвая, сидит молодая девушка; её немного приподнятое платье округляется… Снизу возможно было бы погрузиться в неё всю. Но нагромождение экипажей нас разделяет. Трамвай уезжает, рассеивается как наваждение.

Как в одном направлении, так и в другом улица полна платьев, которые покачиваются, которые предлагают себя, такие лёгкие, по краям наполовину улетающие: платья поднимающиеся и которые однако не поднимаются!

В глубине высокого и узкого зеркала витрины магазина я вижу приближающегося себя, немного бледного и с усталыми глазами. Мне бы хотелось не одну женщину, а их всех, и я их ищу, повсюду вокруг, по одиночке. Они идут, уходят, после того, как сделают вид, что приближаются ко мне.

Побеждённый, я подчинился случайности. Я последовал за женщиной, которая меня подстерегала из своего угла. Затем мы пошли рядом. Мы обменялись несколькими словами; она повела меня к себе. На лестничной площадке, когда она открыла дверь, я был потрясён содроганием идеала. Затем я перенёс банальную сцену. Это произошло быстро, как грехопадение.

Я снова на тротуаре. Я не успокоен, как надеялся. Безмерное расстройство меня дезориентирует. Можно сказать, что я больше не вижу вещи такими, как они есть; я вижу слишком далеко и я вижу слишком много вещей.

В чём же дело? Я сажусь на скамейку, утомлённый, доведённый до усталости моей собственной важностью. Опять начинается дождь. Прохожие спешат, их становится всё меньше, затем появляются зонты, с которых струится вода, водосточные трубы с выливающимися из них потоками воды, блестящие и чёрные мостовые и тротуары, распространяющаяся полутишина, вся скорбь дождя… Моя беда в том, что у меня есть мечта более обширная и более значительная, чем я мог бы выдержать.

Горе тем, которые мечтают о том, чего не имеют! Они правы, но они слишком правы, и поэтому они противоестественны. Простые люди, слабые, обездоленные, беззаботно проходят рядом с тем, что не предназначено для них; они слегка касаются всего, всех без разбора, не имея опасений (и ещё даже эти людишки ежеминутно желают каких-то пустяков!). Но как же другие, но как же я!

Хотеть взять то, чего не имеешь, украсть! Мне достаточно было увидеть, как несколько существ спорили о сущности их истины, чтобы проникнуться верой, что человек движется и вращается в этом направлении так же несомненно, как земля вращается в своём направлении.

Увы, увы, я не только узнал эту ужасающую простоту, я запутался в её механизме. Я перенёс заражение ею; моё собственное желание обостряется и расширяется; мне хотелось бы прожить все жизни, воздействовать на все сердца, и мне кажется, что непредназначенное для меня уходит от меня и что я существую один, я покинутый.

И съёжившись на этой скамейке, среди большой пустынной и будто движущейся от дождя улицы, потрёпанный шквалом, пытаясь уменьшиться, чтобы лучше укрыться, — я отчаялся, потому что я люблю всё, как если бы я был слишком добрым.

Ах! я смутно предвижу, как меня покарают за проникновение в животрепещущие секреты людей. Я буду наказан в том же отношении, в каком я грешил. Я испытаю бесконечность тайны, которую я читаю в других. Моё наказание будет в каждой тайне, которая замалчивается, в каждой женщине, которая проходит.

Бесконечность — это не то, что думают. Её охотно сопоставляют с поэтической душой какого-либо героя легенды или шедевра; ею украшают, как театральным костюмом, беспокойную исключительность какого-нибудь романтического Гамлета… Бесконечность тихо живёт в том человеке, неясное отражение которого только что мне посылало зеркало в магазинной витрине, то есть во мне, таком, каким меня обнаруживают, с моим банальным лицом и моим обычным именем, и какой хотел бы всё, чего я не имею… Ибо нет причины, чтобы это закончилось; таким образом я шаг за шагом иду по следу бесконечности, и это заблуждение без горизонта сравнимо со светилами на небесном своде. Я поднимаю свои опустошённые глаза вверх к ним. Я страдаю. Если я совершил ошибку, её искупает это большое несчастье, в котором скорбь невозможного. Но я не верю в искупление, в этот моральный и религиозный набор фраз. Я страдаю и, вероятно, у меня вид мученика.