Анри Барбюс - Ад

«И с тех пор! Ложь — от которой иногда страдают, но которую больше не ненавидят, когда подумают, — риски, опасности, которые добавляют вкуса к часам жизни, осложнения, которые умножают жизнь, эти комнаты, эти тайники, эти мрачные тюрьмы, которые придали взлёт имевшемуся внутри меня солнцу!

«Ах!» — добавила она.

Мне показалось, что она вздохнула так, как если бы после этого вздоха перед ней не было больше ничего столь красивого.

Она собралась с мыслями и сказала:

«Вот что мы такое… О! Возможно, я также верила в то время во что-то вроде любви с первого взгляда, в сверхъестественное и фатальное влечение, из-за твоей поэзии. Но на самом деле я пришла к тебе — теперь мне это ясно — сжав кулаки и закрыв глаза.»

Она добавила:

«Много лгут по поводу любви. Она почти никогда не является тем, что о ней говорят.

«Возможно, имеются превосходные силы притяжения между мужчинами и женщинами. Я не говорю, что такая любовь не может быть между двумя существами. Но как раз мы не являемся этими двумя существами. Мы всегда думали лишь о самих себе. Я прекрасно знаю, что я люблю себя с тобой. С твоей стороны то же самое. У тебя имеется влечение, которое не существует для меня, потому что я не ощущаю удовольствие. Видишь, мы заключаем сделку, мы взаимно доставляем друг другу один — мечту, другая — наслаждение. Всё это не есть любовь.»

Он сделал жест, — сомнения, протеста; он не хотел говорить. Однако, едва слышно произнёс:

«Так происходит всегда; даже при самой чистой любви, невозможно выйти за пределы самого себя.»

«О!» — ответила она, повысив голос с благоговейным протестом, горячность которого меня удивила, — «это, однако, не то же самое; не говори так, не говори так!»

Мне показалось, что в её интонации преобладало сожаление, в её взгляде была мечта о новой мечте.

Она отвлеклась от этого, с сомнением качнув головой.

«Как я была счастлива! Я чувствовала себя помолодевшей, новой. Я испытывала возобновление душевной чистоты. Помню, что я больше не осмеливалась показать мысок моей ноги из-под платья: я доходила до заботы о благопристойности моего лица, моих рук, моего имени…»

Тогда мужчина перехватил это воспоминание с того места, на котором она остановилась, и стал говорить о времени начала их союза. Он хотел приласкать её этими словами, постепенно увлечь её фразами, заключить её в объятия благодаря воспоминаниям.

«Первый раз, когда мы были одни…»

Она посмотрела на него.

«Это было на улице вечером», — сказал он. — «Я взял тебя за руку. Ты всё больше опиралась на меня. Я постепенно почувствовал весь вес твоего тела, я почувствовал твою возрастающую плоть. Мир кишел вокруг, но казалось, что наше одиночество расширяется. Всё вокруг нас превращалось в простую, естественную пустыню… Мне казалось, что мы оба принялись шагать по морю.»

«Ах!» — сказала она. — «Как ты был хорош! В этот наш первый вечер у тебя не было того лица, которое ты имел потом, даже в лучшие моменты…»

— Мы разговаривали о том и о сём, и пока я держал тебя перед собой, крепко прижав, как цветы, ты мне что-то говорила о людях, которых мы знали, о дневном солнце и о свежести вечера. Но в действительности ты мне говорила, что ты добивалась меня… В твоих словах я чувствовал слова признания, и, если ты их мне не говорила, ты мне их выказывала.

«Ах! каким значительным всё кажется в самом начале! Начало никогда не имеет мелочей…»

«Однажды, когда мы оказались в саду, и когда я провожал тебя обратно в конце дня через предместья… Дорога была такой спокойной и тихой, что казалось, будто наши шаги тревожили всю природу. Неподвижная нежность замедляла наш путь. Я нагнулся и поцеловал тебя».

«Сюда», — сказала она.

Она положила свой палец на шею. Этот жест осветил её шею как луч.

«Постепенно поцелуй стал более глубоким. Он устремился к твоим губам, потом остановился: в первый раз он ошибся, во второй сделал вид, что ошибся… Постепенно я почувствовал под моим ртом…»

Он сказал еле слышно:

«Что твой рот расцветает и расширяется…»

Она опустила голову, и было видно её рот, подобный розовом) бутону и очень нежный.

«Всё это, — вздохнула она, постоянно возвращаясь к своей патетической и нежной озабоченности, — было так прекрасно, посреди держащего меня взаперти надзора!..»

Как она нуждалась, бессознательно или нет, в возбуждении воспоминанием! Воскрешение в памяти прошлых драм и опасностей высвобождало её движения, восстанавливало её любовь. Именно для этого она всё вновь пересказала себе.