Анри Барбюс - Ад

«Как будто это что-то прикрывавшее нас, и что снимают…»

Теперь он больше не осмеливался:

«Вы хотите, чтобы мы поцеловались в губы?»

Со стеснённым дыханием, она не смогла полностью улыбнуться.

«Я хочу», — сказала она.

Они схватились за руки, за плечи и протянули друг к другу губы, назвав друг друга совсем тихо, будто их рты были птицами.

«Жан…

— Элен…»

Это первое, что они придумали. Поцеловать того, кто целует, — не это ли самая нежная небольшая ласка, которую можно найти, и наиболее тесное слияние? И потом, это настолько запретно!..

Мне во второй раз показалось, что их группа больше не имела возраста. Они были похожи на всех любовников, когда держались за руки, с тесно прижатыми друг к другу лицами, трепещущие и ослеплённые, во мгле поцелуя.

Однако, они остановились, оторвались от ласки, пользоваться которой они ещё не умели.

Они разговаривали, и их рты продолжали оставаться такими невинными. О чём? О прежнем, об этом прежнем, столь близком, столь коротком.

Они выходили из рая детства и неведения. Они говорили о доме и о саде, где оба жили.

Этот дом их всецело занимал. Он был окружён стеной сада; причём таким образом, что с дороги виднелся лишь верх его крыши, не видно было, что в нём делалось.

Они пробормотали:

«Комнаты, когда мы были маленькими, казались такими большими…

— Шагать там было менее утомительно, чем в любом другом месте.»

Если им поверить, то между теми стенами имелось нечто спасительное и невидимое, распространённое повсюду; нечто вроде доброго Бога прошлого… Она вполголоса напела музыкальную мелодию, слышанную там, и сказала, что музыка вспоминается лучше, чем люди.

Они опять впали в прошлое из-за естественной нежности их физической крепости; они хладнокровно копались в памяти.

«Недавно, накануне отъезда, со свечой в руке, совсем один, я прошёл по квартире, которая едва просыпалась, чтобы посмотреть, как я иду…»

В саду, столь ухоженном и столь разумном, думали только о цветах и лишь о них. Всматривались и видели пруд, крытую аллею, и вишнёвое дерево, которое зимой, когда лужайка белая, кажется покрытым цветами.

Ещё вчера они были в этом саду, как брат и сестра. Теперь же казалось, что жизнь вдруг стала серьёзной, и что они больше не умели играть. Было видно, что они хотели убить прошлое. В старости прошлому позволяют умереть, когда же молоды и сильны, прошлое убивают…

Она выпрямилась, сказав:

«Я больше не хочу вспоминать.»

Он добавил:

«Я больше не хочу, чтобы мы были похожими. Я больше не хочу, чтобы мы были как братья.»

Постепенно у них открываются глаза:

«Трогать друг друга только руками! — прошептал он с дрожью.

— Быть братьями, это ерунда.»

Пришло время превосходных волнующих решений и запретных плодов. Прежде ни он, ни она не принадлежали друг другу; пришло время, когда они принялись отрекаться от всего, чтобы сделать из себя то, что им хотелось.

Они уже немного стыдились и осознавали самих себя.

Несколько дней тому назад, к вечеру, они испытали огромное удовольствие неповиновения, выйдя из сада вопреки запрету своих родителей.

«Бабушка пришла, чтобы с высоты нашего серого крыльца позвать нас обратно…

«Но мы ушли вместе; мы проникли за ограду в том месте, где обычно кричит птица и где имеется проход. Птица улетела вместе со своим криком. Нет ветра и почти нет света. Ветви деревьев молчали, несмотря на их чувствительность. Пыль на земле была неподвижной. Тень нас обволокла собой так нежно, что мы почти разговаривали с ней. Мы были испуганы, видя, как наступает ночь. У предметов больше не было цвета, лишь немного светлого в темноте; цветы, дорога, даже колосья были серебряными… И это был тот раз, когда мой рот ближе всего придвинулся к вашему рту.

— Ночью, — сказала она, — душа возвышена в излиянии красоты, ночь лелеет ласки…

— Я взял вас за руку и понял, что вы вся живая.

«Прежде я говорил «моя кузина Элен», но я не знал, что я имею в виду, говоря так. Теперь, когда я скажу: она, это будет всё…»

Они снова соединили губы. Их рты и их глаза были как у Адама и Евы. Я воскресил в памяти бесконечный прародительский пример, из которого святая история и человеческая история вытекают как из фонтана. Они бродили в пронизывающем свете рая, ничего не зная; они существовали так, будто их не было. Когда же, — в результате триумфа любопытства, запрещённого, однако, самим Богом, — они узнали секрет, открыли несущее ласки разделение полов и смутно осознали великую жажду плоти, небо померкло. Уверенность в горестном будущем снизошла на них; ангелы, подобно грифам-санитарам, их изгнали; они скитались по земле, день за днём, но они создали любовь, заменили божественное изобилие бедностью существования друг с другом.