Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Философы древнего Рима учили:
«Ни видеть, ни слышать, ни мыслить не надо!»
Нам Буллхе сказал: «Только в будущей жизни
Настанут весна и для сердца отрада».

Одни говорили: «До смертного часа
Не стоит страдать нам в тоске безответной».
Другие: «Храните в душе безмятежность,
А горе и жизнь протекут незаметно».

Когда же обрушилась веры твердыня,
Учение кармы явилось в «законе»,
И змей нам тогда убивать запретили,
И мы перед ними склонились в поклоне.

Нас прошлое рвало, терзало и било,
Нам гнетом традиций дыханье сжимало,
Змею мы швыряли в открытые двери,
Она через окна назад приползала.

О нет, не скажу я в порыве гордыни,
Что я отрицаю значение веры,
Но следует нам средь руин заблуждений
Найти только искры достойных примеров.

Одежды былого нам малы и узки.
Естественно: сшиты они для ребенка.
Когда ж он становится юношей статным,
То сильной рукою отбросит пеленки.

Но если мы порознь за дело возьмемся,
Не сбросим закона отжившего иго.
Воззрения старые может повергнуть
Одна революции грозной мотыга.

Расчистим мы жизни заросшее русло,
Пробьемся, товарищ, сквозь плавни густые.
Когда же взметнется волна океана,
То выбросит на мель ракушки пустые.

Железо дотоль неразлучно со шлаком,
Пока не расплавится в пламени белом.
Народ, зараженный испорченной кровью,
Не будет здоровым общественным телом.

Чтоб стала земля для посева пригодной,
На поле бугры беспощадно срывают.
Мудрец говорит: «Мир почиет во мраке,
Покуда он ужаса тьмы не познает».

Когда же поднимутся рук миллионы,
И губ миллионы растянутся в крике,
И глаз миллионы мечтою зажгутся —
Мир станет могучим, простым и великим.

Мосье Моне, чье зренье круглый год
Направлено к природе неуклонно,
Всегда рисуя, в Живерни живет
Неподалеку от Вернона.

Сияет озеро. Залетный гусь гогочет.
Осенних паутинок нежен лет.
И, словно глубина туманных вод,
Блестят в ресницах спрятанные очи.

К тебе я нагибаюсь, я должна
Все разглядеть, что мне досель незримо,
Но меркнут взор и озера волна
Под тенью тучки, проходящей мимо.

И кажется, что облако над нами
Нарочно скрыло помыслы твои.
И с неба, серебристыми струями
Проплакав, расплывается в дали.

Шумела чаща темным шумом.
К тебе прильнула я тогда,
Но ель промолвила угрюмо:
«Надолго ли?» Я: «Навсегда».

Под темным шумом дикой чащи
Смотрю, чтоб видеть правды свет
В твоих глазах, но взор блестящий
Отвел ты. Ель сказала: «Нет».

И снова шелесты летели
Вокруг. Тропинкою лесной
Мы шли, чтоб не вернуться к ели,
Но шум ее всегда со мной.

Когда на сердце боль давила
Жестокостью минут,
«Что мне поможет?» — я спросила,
И ты ответил: «Труд».

Когда мой близкий, самый милый
Меня покинул вновь,
«Что не погибло?» — я спросила.
Ты отвечал: «Любовь».

Когда мои иссякли силы
В дорогах вдаль и ввысь,
«Что делать дальше?» — я спросила.
В ответ: «Восстановись!»

Ты крепок духом, мне же хилой
Под силу лишь мечты.
«Смогу ль воскреснуть?» — я спросила.
«Борись!» — ответил ты.

Местечка дремота
С молельней, рекою,
С крестьянской заботой,
С еврейской тоскою,
С суровой зимою,
С сапожником-нищим
И с «черною свадьбой»
На пыльном кладбище.
Над бедными лавками
Запах селедки,
Стоит без работы
Цирюльник в середке.
Девицы сидят,
Погруженные в грезы,
Пасутся у хат
Под заборами козы.
А в запертых хатах
Уныло и душно,
Лишь вербы дрожат
Под струею воздушной,
Да аисты бродят,
Внимательно-строги.
Извозчик глухой…
Плотовщик босоногий…
Лишь соль и картошка
В ночи на паромах,
Где блеск топоров
И тяжелые ломы…
Обманутой девушки
Боль и тревога.
Носилки покойника
Ждут у порога.
Веселых детей
Голопузая стая…
И купленный зять,
И сноха непростая,
И стражник-маньяк,
И Сибирь, и крамола.
И гнется швея
Над работой тяжелой;
Во время облавы
За алое знамя
Простилась навеки
Она с сыновьями.
Все жители
Этой деревни нелепой,
Все были строители
Крепкого склепа
Для гибельной доли,
Безжалостной власти,
Бездомья, и боли,
И прочих несчастий,
О коих поведал
Вам огненный стих.
Но больше
Умолчено было про них.
Пусть знают об этом
Веселые дети,
Но пусть их улыбка
Цветет на земле.
И пусть не останется
Страшных отметин,
Глубоких морщин
На прекрасном челе.