Джозеф Киплинг - Избранные произведения в одном томе

Горцы давали преследуемым отбежать шагов на двести, потом настигали их, разбивая прежде, чем хотя бы один успевал подняться на вершину; гурки делали то же. Солдаты «Передового и Тыльного» били со своей стороны, задержав группу между своими штыками и скалой, причем выстрелы из их ружей воспламеняли ватные халаты афганцев.

— Нам не удержать их, капитан-сахиб! — сказал один из улан. — Разрешите пустить в дело карабины. Пика — дело хорошее, только требует больше времени.

Карабины мало помогли, и враг таял, разбегаясь по вершинам сотнями, и трудно было остановить его двумя десятками пуль. Пушки на горах перестали палить, они растеряли слишком много снарядов, и бригадный сокрушался, что недостаток ружейного огня не дал возможности блестяще закончить битву. Еще гремели последние залпы, когда появились люди, чтобы подобрать раненых. Битва закончилась, и если бы еще немножко свежего войска, афганцы были бы стерты с лица земли. Но и теперь убитые считались сотнями, и больше всех был устлан трупами путь «Передового и Тыльного».

Но полк не ликовал вместе с горцами и не участвовал в диких плясках гурков среди мертвых. Солдаты мрачно смотрели на полковника, опираясь на ружья и вздыхая.

— Ступайте в лагерь! Достаточно осрамились на сегодняшний день! Идите, ухаживайте за ранеными. Это вам больше к лицу, — говорил полковник.

А между тем в последний час «Передовой и Тыльный» сделал все, что можно требовать от смертного. Он пострадал жестоко, потому что неумело взялся за дело, но он не щадил себя, и в этом была его награда.

Юный и пылкий штандартный сержант, который начал уже воображать себя героем, предложил свою фляжку горцу, язык которого почернел от жажды.

— Я не пью с трусами, — отвечал еще более юный горец сухо и, повернувшись к гурку, сказал: — Хайя, Джонни! Глоток воды, если есть.

Гурка оскалил зубы и подал свою фляжку. «Передовые и Тыльные» не сказали ни слова.

Они ушли в лагерь, когда поле битвы было немного приведено в порядок. Только бригадный командир, видевший себя уже с орденом через три месяца, был любезен с ними. Полковник чувствовал себя разбитым, офицеры были мрачны и злобны.

— Что делать, — говорил полковник, — полк еще молод, и нет ничего удивительного в том, что он не сумел отступить в порядке.

— Отступить в порядке! — бормотал молодой офицер. — Если бы еще они только в беспорядке отступали! Но они удирали во все лопатки!

— Но ведь они вернулись назад, насколько известно, — старался утешить командир бледного, как смерть, полковника. — И дальше уже они вели себя так, как лучше и желать нельзя. Превосходно вели себя. Я наблюдал за ними. Не стоит так горячо принимать к сердцу, полковник. Их только нужно было «обстрелять немножко», как говорят немецкие генералы о своих солдатах.

А про себя он думал: «После такого кровопускания их можно будет послать уже и на ответственное дело. Еще одна-другая перестрелка, так их потом и не удержишь. Бедняга полковник».

Весь остаток дня мелькал гелиограф по вершинам, стараясь разнести хорошие вести на десятки миль в окружности. А вечером прибыл потный, запыленный, усталый корреспондент, проплутавший в горах, заставший только смятение в горевшей деревне и проклинающий свою неудачу.

— Расскажите мне, пожалуйста, все подробности. В первый раз случилось со мной, что я пропустил битву, — говорил он командиру.

И командир, нисколько не смущаясь, рассказал ему о том, как сокрушена и разбита была неприятельская армия, благодаря исключительно его стратегической мудрости и предусмотрительности.

Но другие, и, между прочим, гурки, наблюдавшие битву с вершин, говорили, что она была выиграна, благодаря Лью и Джекину, чьи маленькие тела были погребены в приспособленные для них маленькие ямки, в изголовье громадной братской могилы на высотах Джегая.

Место — спальня мисс Минни Триген. Мисс Тригеннаклонилась над ящиком комода, который полон самых разнообразных вещей. Мисс Эмма Диркоурт, её лучшая подруга, пришла к ней на целый день и теперь сидит на её кровати, рассматривая корсаж бального платья и букет искусственных ландышей. Время — половина шестого пополудни в жаркий майский день.

Мисс Диркоурт. И он сказал: «Я никогда не забуду этого танца», а я, конечно, ответила: «Что за безумие?» Как ты думаешь, милочка, он хотел мне сказать что-нибудь серьёзное?