Джозеф Киплинг - Избранные произведения в одном томе

— Я нашла его, словно отбившегося от стада буйвола, на ниве. Он фыркал и чихал от холода. Он был так голоден, что забыл свое достоинство и нежно говорил со мной. У сахибов ничего нет. — Она повернула руку пустою ладонью вверх. — Один очень болен животом. Твоя работа?

Ким кивнул головой. Глаза его заблестели.

— Я говорила сначала с бенгальцем, а потом с жителями соседнего селения. Сахибам дадут пищи, если они нуждаются в ней, — денег спрашивать не будут. Добыча распределена. Этот бабу говорит лживые речи сахибам. Почему он не покинет их?

— Потому, что он великодушен.

— На свете еще не бывало бенгальца, у которого душа была бы больше высохшего ореха. Но не в том дело… Перейдем к орехам. За исполнением поручения следует награда. Я сказала — селение твое.

— Не суждено, — начал Ким. — Я только что обдумывал планы об осуществлении желаний моего сердца, которое… — Не было необходимости в комплиментах, соответственных случаю. Он глубоко вздохнул… — Но мой господин, влекомый видением…

— Ну! Что могут видеть старые глаза, кроме наполненной нищенской чаши…

— Возвращается из этого селения на равнины.

— Скажи ему, чтобы он остался.

Ким покачал головой.

— Я знаю моего Служителя Божия и его ярость, когда его рассердят, — выразительно проговорил он. — Его проклятия потрясают горы.

— Жаль, что они не спасли его разбитой головы! Я слышала, ты был тем человеком с сердцем тигра, который налетел, а того сахиба…

— Женщина гор, — сказал Ким с суровостью, от которой очертания его юного овального лица не стали резче, — эти вопросы слишком высоки для тебя.

— Боги да смилуются над нами! С которых это пор мужчины и женщины стали иными, чем были мужчины и женщины?

— Жрец есть жрец. Он говорит, что пойдет через час. Я его чела, и я иду с ним. Нам нужна пища на дорогу. Он почетный гость в каждом селении, но, — мальчишеская улыбка мелькнула на его лице, — здесь хорошая пища. Дай мне что-нибудь.

— А что, если я не дам тебе? Я — женщина этого селения.

— Ну, тогда я прокляну тебя — немножко — не сильно, но так, что будешь помнить.

Он не смог удержать улыбки.

— Ты уже проклял меня опущенными ресницами и вздернутым подбородком. Проклятия? Что значат для меня пустые слова? — Она стиснула руки на груди… — Но мне не хочется, чтобы ты ушел в гневе, думая дурно обо мне, — убирающей навоз и траву в Шемлеге, но все же имеющей средства к жизни.

— Я думаю только о том, что мне жаль уходить, потому что я очень устал, и мы нуждаемся в пище, — сказал Ким. — Вот мешок.

Женщина сердито схватила мешок.

— Я была глупа, — сказала она. — Кто твоя женщина на равнинах? Белокурая или черная? Некогда я была белокура. Ты смеешься? Некогда, очень давно, ты не поверишь, один сахиб благосклонно смотрел на меня. Некогда, очень давно, я носила европейскую одежду вон в том миссионерском доме. — Она показала по направлению к Котгарту. — Некогда, очень давно, я была кер-ли-сти-ан-кой (христианкой) и говорила по-английски, как говорят сахибы. Да. Мой сахиб сказал, что вернется и женится на мне, — да, женится. Он уехал — я ухаживала за ним, когда он был болен, — и не вернулся. Тогда я увидела, что боги керлистиан лгут, и возвратилась к моему народу. После того я не глядела ни на одного сахиба. Дело прошлое, мой маленький жрец. Твое лицо и твоя походка, твоя манера говорить напомнили мне моего сахиба, хотя ты только бродячий нищий, которому я даю милостыню. Проклясть меня? Ты не можешь ни проклинать, ни благословлять! — Она подбоченилась и горько рассмеялась. — Твои боги — ложь, твои поступки — ложь, твои слова — ложь. Нигде под небесами нет богов. Я знаю это… Но на короткое время я подумала, что возвратился мой сахиб, а он был моим богом. Да, я некогда играла на пианно в миссионерском доме в Котгарте. Теперь я подаю милостыню жрецам-язычникам. — Последнее слово она произнесла по-английски, завязывая набитый мешок.

— Я жду тебя, чела, — сказал лама, прислонившийся к косяку двери.

Женщина смерила глазами его высокую фигуру.

— Ему идти! Он не может пройти и полмили. Куда пойдут эти старые кости?

Ким, озабоченный слабостью ламы и тяжестью мешка, вышел из себя.

— Что тебе в том, куда он пойдет, зловещая женщина?

— Мне ничего, но для тебя это кое-что значит, жрец с лицом сахиба? Понесешь его на плечах?

— Я иду на равнины. Никто не должен мешать моему возвращению. Я боролся с моей душой, пока не обессилел. Глупое тело истощено, а мы далеко от равнин.