Эмиль Золя - Избранные произведения. II том

Признаюсь, ее рассказ на меня подействовал, я даже почувствовал озноб.

— А кто такая Анжелина?

— Ах, сударь, уж, видно, придется рассказать все. Хотя еще раз скажу, ничего я не знаю.

И она рассказала мне все. Лет сорок тому назад, приблизительно в 1858 году, когда восторжествовавшая Вторая империя предавалась празднествам, г-н де Г., видный придворный чин, овдовел; у него осталась десятилетняя дочь Анжелина, девочка необычайной красоты, — вылитая мать. Через два года господин де Г. женился на знаменитой красавице, вдове генерала. И вот поговаривали, что после второй женитьбы господина де Г. Анжелина и мачеха стали ревновать его друг к другу, — девочку поразило в самое сердце, что мать так скоро забыта и в доме ее заменила чужая, а мачеху бесило, что она изо дня в день видит девочку — живой портрет женщины, которую, как она боялась, ей не удастся вытеснить из сердца мужа. Соважьер принадлежал новой г-же де Г., и вот, говорят, однажды вечером, видя, как отец нежно целует дочь, мачеха в припадке ревности с такой силой оттолкнула девочку, что та упала и, ударившись затылком, умерла. Конец был еще чудовищнее: растерявшийся отец, чтобы спасти убийцу, решил сам похоронить свою дочь в подвале дома; тело Анжелины пролежало там несколько лет, а всем говорили, что девочка гостит у тетки. Помогла раскрыть преступление собака, которая страшно выла и скребла когтями землю, но в Тюильри постарались замять скандал. Г-н и г-жа де Г. уже умерли, но Анжелина является каждую ночь на зов жалобного голоса, призывающего ее из мрака потустороннего мира.

— И пусть кто-нибудь скажет, что я вру! — заключила тетушка Туссен свой рассказ. — Все это истинная правда, уж поверьте мне.

Ее рассказ взволновал меня, и хотя он показался мне неправдоподобным, эта странная и мрачная драма завладела моим воображением. О г-не де Г. я слышал раньше, я действительно вспомнил, что он был женат второй раз и что какое-то семейное несчастье омрачило его жизнь. Неужели это правда? Какая трагическая и потрясающая история, какие человеческие страсти, граничащие с безумием, — чудовищное преступление, внушенное ревностью, девочка, прекрасная, как день, убита мачехой и погребена отцом в подвале дома! Какая сила чувств и какой ужас! Я хотел было порасспросить, поспорить, по подумал: зачем? Почему не унести с собой нетронутой эту страшную сказку — плод народной фантазии?

Садясь на велосипед, я бросил последний взгляд на Соважьер. Темнело, печальный дом смотрел на меня своими окнами, пустыми и тусклыми, как глаза мертвеца, а осенний ветер стонал в ветвях старых деревьев.

Почему этот рассказ так запечатлелся у меня в памяти, мучил меня, как навязчивая идея, превратился в настоящую пытку? Это одна из тех психологических задач, которую трудно разрешить. Напрасно я старался уверить себя, что в деревне услышишь немало подобных легенд и что эта история не представляет для меня особого интереса. Но меня преследовал образ мертвой девочки, мне казалось, я слышу безутешный голос, который уже сорок лет каждую ночь зовет в опустевшем доме прелестную, так трагически погибшую Анжелину.

В первые два зимних месяца я занялся розысками. Ведь как бы там ни было, столь драматическое происшествие, как исчезновение девочки, должно было просочиться наружу, газеты того времени, безусловно, написали бы о нем. Я перелистал подшивки газет в Национальной библиотеке и не обнаружил ни строчки, имеющей отношение к этой истории. Я расспрашивал современников, людей, близких в те годы ко двору; никто не мог сказать мне ничего определенного, я получил лишь самые противоречивые сведения и уже потерял всякую надежду добраться до истины, хотя эта тайна не переставала мучить меня; как вдруг однажды утром совершенно неожиданно случай навел меня на новый след.

Раз в две-три недели я навещал своего собрата по перу, поэта В., к которому относился с искренней симпатией и восхищением; он скончался в апреле этого года, когда ему было лет семьдесят. Паралич ног на много лет приковал его к креслу в его рабочем кабинете на улице д’Асса, окна которого выходили в Люксембургский сад. Он мирно доживал там свои дни, предаваясь мечтам… Далекий от действительности, он создал силой воображения идеальный мир, где любил и страдал. Кто из нас не помнит его доброго лица, его вьющихся, как у ребенка, седых волос, его бледно-голубых глаз, сохранивших чистоту юности? Про него нельзя было сказать, что он говорит неправду. Просто он без конца фантазировал, так что трудно было определить, где для него кончается реальность и начинается вымысел. Это был премилый старик, уже давно живший вне времени, и разговор с ним волновал меня каждый раз, ибо он приоткрывал завесу таинственного, неведомого мира.