Станислав Токарев - Еще в полях белеет снег...

Так говорил Фомин, и выводы его казались Анне Семеновне убедительными. И было это еще вчера. Но заслоненный этими доводами человек, тот самый Туринцев, вспомнился сегодня ей в утреннем полусне, вспомнился во всей правоте его обиды и в общем незаслуженности нанесенного ему удара. И, не проснувшись, видно, как следует, она решила было ехать к Туринцеву. Ехать, говорить с ним, объясняться — хотя бы теми словами, которые она услышала от Фомина. Но что эти слова Туринцеву? Что они могут изменить, что облегчить, что исправить? Ничего. Абсолютно. Выходит, ехать она собралась для того, чтобы самой оправдаться перед загубленным ею человеком? Чтобы он простил ее, да? Простил и остался со своим несчастьем, а ей стало бы легче?..

Короче говоря, понятно ей сделалось только то, что во всем виновата она одна. Даже Фомин признал, что редакция «ваньку сваляла». И если умный и честный Фомин вынужден оборонять доброе имя журнала, то это только потому, что некая глупая баба заварила кашу, которую сама расхлебать не в состоянии. Туринцев из-за нее страдает, и Фомин страдает, и он мог бы просто выгнать ее из редакции на все четыре стороны, но не делает этого по доброте, потому что жалеет ее. Как же теперь ей жить, как смотреть в глаза людям?

«Так тебе и надо, — сказала она себе. — Так и надо. Не можешь — не лезь. Сиди на кухне. Вари. Жарь. Стирай. Убирай. Бог знает до чего ты все это запустила. А у тебя дети и муж. И все. Точка».

Она решительно придвинула тяжелую мраморную чернильницу, обмакнула в нее школьную ручку и написала: «Прошу освободить меня от занимаемой должности». Подумала и приписала: «По собственному желанию». Насчет «желания», очевидно, было лишним, но в мире, из которого она намеревалась уйти, была принята именно такая формулировка. «Прошу… от должности… по желанию».

Она изо всех сил надавила на ровные лиловые строчки огромным пресс-папье, сложила бумажку и сунула ее в портфель.

…Николай Иванович Белоног отнюдь не забыл разговора с женой. Он почувствовал во время этого разговора, что происходит какая-то несправедливость, в которой по житейской неопытности и женской недальновидности замешана его Анна Семеновна. И как человек, в котором служба в армии и долгий партийный стаж выработали общественную жилку, он встревожился и даже на работе нет-нет да и возвращался мыслями к беде незнакомого ему парня. Когда после долгих колебаний Анна Семеновна сказала, наконец, ему о своем решении уйти из редакции, Николай Иванович встал из-за стола, скомкав, бросил на пол только что взятую из прачечной салфетку и в сердцах зашагал по столовой.

— Нашкодила — и в кусты, — буркнул он, не глядя на жену, из растерянных глаз которой быстро-быстро закапали и расплылись на скатерти слезы, единственные ее аргументы. — Дура.

Анна Семеновна заплакала еще пуще. Очень редко говорил ей муж такие суровые и жестокие слова. А он сел, ковырнул котлету, отшвырнул вилку и ушел к себе, только ключ в замке хрустнул. Хорошо еще, ребята в школе задержались.

Посидев за письменным столом и полистав, чтобы успокоиться, потайные заготовки к работе об армии, Николай Иванович пришел к выводу, что жена в силу своего характера (какая там сила!) иначе поступить не могла. Она, может быть, поревет и поволнуется, но никуда за обиженного ею человека хлопотать не пойдет. Не пойдет хотя бы потому, что в голове у нее, как выяснилось, самая дурацкая путаница, что свидетельствует об абсолютной запущенности воспитательной работы в этой самой ее редакции, и больше того, о неправильных, вредных тенденциях. Но редакция редакцией, а главный виновник всей истории — он сам, генерал Белоног. Николай Иванович зло корил себя за то, что, подтолкнув жену на журналистский путь, он в дальнейшем не интересовался ее мыслями и взглядами, не влиял на их формирование, не руководил ее чтением, а читала она мало и в серьезные теоретические работы, должно быть, даже не заглядывала. Отсюда — утрата принципиальности и четкого понимания главного курса. В том, что Анна Семеновна ему рассказала, много бабьей сентиментальности, но нет ясного сознания того, что по пустяковому поводу нанесен ущерб делу, которое делал хороший и полезный, судя по всему, специалист. И он, Николай Иванович, он, генерал Белоног, разве вправе он просто сидеть и ворчать, а не действовать и не бороться за справедливость?

Сформулировав для себя стратегическую задачу, Николай Иванович окончательно успокоился и принялся за свои заготовки, решив в педагогических целях раньше позднего вечера из кабинета не выходить. На следующее утро он вызвал машину, позвонил на работу, что задержится, и отправился в районный комитет партии. Его выслушали, вовсе, разумеется, не удивившись тому, что он вмешивается не в свое, казалось бы, дело, — в разговоре с ним сразу становилось ясно, что чужих дел для него нет. Выслушали и обещали разобраться.