Станислав Токарев - Еще в полях белеет снег...

На цветастых обоях висели фотографии людей, которым, судя по выражениям их лиц, не часто приходилось бывать у фотографа. За рамками — бумажные цветы. На столе — старая плюшевая скатерть. «Ох, и пыли бывает в этой скатерти — каторга вытряхивать, — машинально подумала Анна Семеновна, — а ведь какие чудные продаются в «Синтетике»…»

— Можно видеть Эльвиру Яковлеву?

— Ее нет. А вам она на что? Я сестра ее.

— А когда она будет? — спросила Анна Семеновна, теряясь оттого, что, как она только сейчас поняла, у нее не было ровным счетом никакого плана действий и вообще неизвестно, зачем она здесь.

— Не знаю, она мне не докладывает, — ответила женщина, вытирая фартуком распаренные руки. Стирала, наверное. — Да у вас что, дело к ней какое?

— Скажите мне, вы знаете такого Туринцева, Антона Петровича?

— Тошу? Ну, знаю, а что? Случилось что?

— Нет, просто я хотела кое-что выяснить.

Как нужно было задавать этот вопрос? И какой, боже мой, какой вопрос?

Женщина ждала.

— Вот… Антон Петрович… Тоша и Эльвира — они, что, дружат? В каких они вообще отношениях?

— Да вы-то кто такая?

— Я? Просто знакомая. Знакомая его матери, — обливаясь потом, соврала Анна Семеновна. А что ей было делать?

— А, ну, тогда, конечно. Я было испугалась, может, правда, что случилось. Конечно, мать интересуется… Нет, мы в семье об ихних делах в курсе. Встречаются они. То есть дружат, конечно. В театр ходили, у меня даже где-то программка была, я все программки собираю. Да вы, может, чаю попьете, я поставлю, а там, глядишь, Элечка подойдет. Наверное, с Тошей куда-нибудь пошли. Они все время вместе. Она его исключительно уважает. Он серьезный человек и не обманчивый. Ну вы его, конечно, лучше знаете.

С трудом отбоярившись от нежданного гостеприимства, изолгавшаяся, презирающая самое себя, Анна Семеновна промчалась сквозь строй понятливых взглядов старух и выбежала на улицу. Пошла тише, на ходу успокаиваясь и прикидывая, что же она все-таки узнала и что скажет завтра редактору. Значит, на совете ее обманули. Да что там ее — журнал! Всю советскую печать, о которой так нагло, отъявленно нагло говорил председатель. Нет фактов! Нет, видите ли, доказательств того, что Туринцев близок со своей ученицей. А разговор с сестрой — это не факт? «Они все время вместе. Он серьезный и не обманчивый». Знаем мы их, этих «не обманчивых». Анна Семеновна, не бывшая близкой ни с одним мужчиной, кроме собственного мужа, слышала тем не менее рассказы подруг о скверных мужиках, соблазняющих и бросающих молоденьких простушек. И жена сослуживца мужа не далее чем неделю назад пришла к ним сама не своя, глаза опухли до щелочек, а ведь интересная женщина и не старая. В чем дело? Дочка, соплюшка, семнадцать едва стукнуло — и что бы вы думали? Спуталась с сорокалетним, бросила школу, уехала с ним в Кудепсту, а потом. — телеграмма: «Умоляю, шлите сто рублей обратную дорогу». Бросил.

Сергей Прокофьевич Фомин выслушал ее внимательно, успев за время довольно сбивчивого, но чрезвычайно эмоционального доклада записать на листке календаря своим красивым, четким почерком несколько пунктов — первый, второй, третий и так далее.

— Да что ты волнуешься, дорогая Анна Семеновна? Привыкай. Подлецы никогда не сдаются без боя. Если бы в ответ на нашу критику они нам в ножки кланялись, то грош бы цена этой критике. Конечно, была у тебя слабинка. Факты есть, но доказательств…

Анна Семеновна подумала, что слабинка была не у нее, передовую-то писал сам редактор. Но она ничего не сказала, и Фомин продолжал, четко постукивая карандашом:

— Во-первых, так. Ответа мы от них еще не получили, но, очевидно, в ближайшее время получим. Какой будет ответ, мы знаем. Значит, надо готовиться. Тебе кто первый об этой истории рассказал?

— Инструктор.

— Инструктора мы отбросим. Сама понимаешь, он целиком и полностью зависит от председателя и от всего отопрется. Вот девчоночка там у тебя была…

— Самохина.

— Надо ее пригласить в редакцию. Пусть она в моем присутствии повторит, что тебе говорила. И главное, напишет. Это уже будет веско.

— Да, но, понимаете, Сергей Прокофьевич, она и тогда-то мялась. Под нажимом рассказала.

— Что ж делать, и у нас расскажет. Я тебя понимаю, неприятно, история мутная, но надо дело доводить до конца. Тем более что я чую, — он поднял палец, — мы тут стоим крепко. Я кое с кем поговорю. Это будет второе. А третье — это, правда, уже не твоя забота. Не откажи в любезности, кликни там Германа.