Эрнест Хемингуэй - Смерть после полудня

В следующий раз я увидел его в Барселоне, и в том бою он был ранен в шею. Ему наложили восемь стежков, а уже на следующий день, с забинтованной шеей, он сражался вновь. Голову было не повернуть, и Маэра находился в бешенстве. В бешенстве на невозможность что-либо с этим поделать, а заодно на тот факт, что выступать приходится с повязкой, торчащей поверх воротника.

Юный матадор обязан соблюдать все тонкости этикета и, если хочет заручиться уважением, не имеет права садиться за один стол со своей квадрильей. Он столуется отдельно, дабы сохранить разрыв в статусе между хозяином и слугами, которые на него работают. А вот Маэра всегда сидел с ними за одним столом, они всегда путешествовали вместе, порой устраивались на ночлег в общем номере переполненной ярмарочной гостиницы, и я никогда не видел, чтобы квадрилья с таким уважением относилась к своему матадору, как к Маэре.

Его беспокоили запястья, как раз та часть тела, которая чрезвычайно важна для тореро. Как у хорошего стрелка указательный палец приучен едва заметно менять нажим на спусковой крючок, приближаясь к моменту выстрела, точно так же и тореро своими запястьями добивается утонченности в искусстве работы с плащом и мулетой. Вся пластика мулеты сосредоточена в запястьях; именно хлестким запястьем вонзают бандерильи, и запястьем — только на сей раз жестким — матадор убивает, сжимая в ладони налитый свинцом и обтянутый замшей эфес своей шпаги. Однажды Маэра наносил завершающий удар в загривок атакующего быка, весь подавшись плечом вперед, вслед за шпагой, которая пришлась острием в хребет, между лопатками. От сильного нажима под неудачным углом, да еще в движении, шпага на миг согнулась — и взметнулась в воздух как пружина, выворачивая лучезапястный сустав. Маэра поднял шпагу левой рукой, отнес ее к баррере, левой же рукой извлек новую шпагу из кожаного чехла, который подал ему ассистент.

— А запястье? — спросил тот.

— Да пошло оно ****, — ответил Маэра.

Он направился к быку, окоротил его двумя пассами, проведя тканью перед мокрым носом и тут же ее отдернув, отчего бык двинулся вслед за мулетой и наконец принял нужную позицию. С мулетой в левой руке и шпагой в правой, Маэра встал боком, «обрисовался» и нанес удар. Вновь угодил в кость, вновь напряг силы, вновь спружинила шпага. Только на этот раз он не пошел за новой. Подобрал оружие правой рукой, и я увидел, что его лицо стало мокрым от боли. Красным полотнищем загнал быка в позицию, взглянул вдоль клинка, ударил. Ударил так, словно хотел пробить каменную стену, весом, ростом и всем, что в нем было, навалился на шпагу, и та попала в кость, согнулась — не очень сильно, потому что на этот раз его запястье дрогнуло — спружинила и вывалилась из руки. Он потянулся за шпагой, но запястье отказывалось работать, и клинок вновь выпал. Маэра вскинул правую руку, ударил запястьем по сомкнутому левому кулаку, затем поднял шпагу левой рукой, перехватил ее правой, на этот раз удержал, и можно было видеть, как по его лицу струится пот. Второй матадор сунулся было отвести Маэру к врачу, но тот отшатнулся, разразившись бранью:

— Не лезь! Пошли все к такой-то матери!

Еще дважды Маэра предпринимал попытку, всякий раз попадая в кость. Здесь следует напомнить, что в любой момент он без особого риска или боли мог всадить шпагу в шею быку, мог проткнуть ему легкое, полоснуть по яремной вене и тем самым гарантированно прикончить. Но его честь требовала, чтобы он убил быка между лопатками, как мужчина, нависая над выставленным рогом, наваливаясь на клинок телом. В шестой раз повторил удар, и сталь вошла между позвонками. Рог едва не пропорол ему брюшину, когда он подался вперед. Затем Маэра выпрямился и замер, высокий, со впавшими глазами, мокрый от пота, с прилипшей ко лбу челкой, взглядом следя за тем, как бык шатается, теряет опору и валится на бок. Маэра выдернул шпагу правой рукой, чтобы, как я полагаю, наказать ее, затем переложил оружие в левую и, неся клинок острием вниз, направился к баррере. Его ярость испарилась. Правое запястье отекло. Он думал о чем-то еще. Идти на перевязку отказался.

Кто-то спросил его насчет запястья. Маэра вскинул руку и, разглядывая ее, презрительно усмехнулся.

— Слушай, тебе в больницу надо, — сказал один из бандерильеро. — Полежать там, подлечиться.

Матадор перевел на него взгляд. Его не заботило запястье. Он думал о быке.

— Да он бетонный, — сказал Маэра. — Забетонированный сукин сын.