Муа Мартинсон - Мать выходит замуж

Мать понимала, конечно, что спица — только удобный повод, но ничего не сказала, когда отчим побежал сломя голову к учительнице.

Вернулся он домой, сияя от удовольствия.

— Ах, ах, ах! Учительница так огорчена, так огорчена. — Она угостила его кофе (взрослые всегда утверждали, что отчим очень недурен собой), и еще она плакала. Чулок он принес с собой; кроме того, фрекен послала мне пряников и просит у меня прощения!

Мать только фыркнула — ведь мне все равно не придется ходить в эту школу. Пряников я есть не стала.

Так закончилось мое знакомство с первой учительницей.

Эта история имела и свою хорошую сторону: в тот вечер дома было тихо. А скоро мы переедем, и я пойду в новую школу. Я решила никогда не учить в школе уроков.

Новая учительница славилась своей строгостью. Школа была расположена в местечке Хольмстад, в полумиле от Норчёпинга. Отчим устроился работать землекопом на соседнем хуторе. Примерно в миле от хутора находилась бумажная фабрика.

В школе учились дети грузчиков, батраков, приютские сироты, а также несколько мальчиков и девочек из состоятельных семей.

«Несостоятельных» было так много, что «благородным» приходилось подлаживаться к нам. Для меня, которая так долго была затравленным волчонком, это чувство превосходства над девочками с кружевными воротничками и розовыми даларнскими сумками было особенно приятно. Хольмстадские мальчишки были оборванные, истощенные и бледные, но не такие серьезные, как Альвар. Они овладели трудной наукой сплоченности, помогая большой шайке, расположившейся возле Сандбю. Там нашли себе пристанище бродяги, у них-то и учились десятилетние и четырнадцатилетние ребятишки английским бранным словечкам и высокому искусству свертывать папиросы. Мои новые друзья — мальчишки восьми и десяти лет — были уже ловкими разведчиками и не раз предупреждали старших о приближении полицейских, которые с наступлением темноты попарно разъезжали на лошадях по улицам Сандбю. Вначале все это поразило мое воображение.

Я приехала в Хольмстад в середине учебного года без всяких надежд и нисколько не заботилась о том, как сложатся мои отношения со злой учительницей. Ребята рассматривали меня, обмениваясь впечатлениями, — им было трудно сразу решить, что я из себя представляю. Я была храбрая и правдивая, довольно хорошо знала их жаргон, но большинство решило, что я очень уж «расфуфырена».

Мать всегда старалась одевать меня опрятно, и не хватало только даларнской сумки, чтобы перешагнуть черту, отделявшую меня от «истинно благородных». Но сумки мать так и не купила. Она терпеть не могла хвастовства. Кроме того, у меня были такие длинные и густые для моего возраста волосы, что только из-за одного этого я считалась «расфуфыренной». На девочку с длинными косами всегда смотрят одобрительно в городских предместьях.

Новая учительница была высокая худощавая женщина лет сорока. Вьющиеся каштановые волосы острижены коротко, по-мужски. Посредине белоснежный пробор. Была ли она красива? По-моему, очень. Мне она показалась красивее всех женщин на свете. Класс был довольно просторный, но с такими ободранными и закопченными стенами, что, думается мне, прежняя школа по сравнению с этой была настоящим дворцом. Штукатурка почти совсем обвалилась. Когда я стояла у карты Иерусалима и Назарета — первой географической карты, с которой начинали все новички, — казалось, она продолжается на стене, и среди трещин в известке лежат города, по которым проходил страдающий Христос.

Скамейки были сделаны на двоих, а я сидела одна, хотя здесь это вовсе не считалось привилегией. Я поняла это, когда увидела, что каждый имеет постоянного соседа и возможность пересесть к новому ученику никого не соблазняет.

Я слышала, что в этот день в школу должен прийти еще один новичок, но не знала, мальчик или девочка.

Впрочем, не все ли равно, как сидеть, с мальчиком или одной? Прежняя учительница обычно пересаживала провинившуюся девочку (разумеется, если она совершала не очень тяжкий проступок) на скамью к мальчикам. Это был один из ее методов наказания.

Но мальчиков она никогда не пересаживала к девочкам.

Почему сидеть с мальчиком наказание? Этого я так и не смогла понять за то короткое время, что ходила в прежнюю школу. Меня пересаживали дважды, и всякий раз я воспринимала это как приятную перемену, садилась возле окна и во все глаза смотрела на улицу. Должно быть, фрекен заметила, что наказание меня только радует. В последнее время, как я уже говорила, она за мои грехи ставила меня у «кафедры».