– У нас священная река Иордан, – отвечала хеттеянка. – Когда наши предки с пророком Моисеем и Иисусом Навином возвращались из Египта, то Иордан сам расступился перед израильским народом. Но наш Иордан меньше Нила. Только я не знаю, у нас, кажется, не приносят жертву Иордану, а только одному Иегове, и то не человеческие жертвы, а только овнов и тельцов.
– А у нас и Нилу приносят, – сказала Аида.
– Каким же образом? – спросила хеттеянка.
– Жертву Нилу приносят по указанию священного бога Аписа: на какую девочку он укажет, ту отдают Нилу.
– Как же? Ее топят в Ниле?
– Нет, бросают ему в объятия.
На четвертый день, наконец, показались Фивы и Нил.
Больной не было легче. Печальный кортеж тихо приближался к роскошной столице фараонов. Гонцы Рамзеса давно принесли печальную весть о болезни царевны и о возвращении фараона. Население Фив было извещено об этом через мацаев, которые строго наказывали жителям столицы соблюдать тишину при вступлении в город печальной процессии под опасением жестокой смертной казни.
Возвращение Рамзеса с дочерью, пораженною тяжким недугом, встречено было всеми жрецами Фив. Они вышли за северные ворота с изображениями богов, которых несли в золотых ладьях. К небу поднимались целые облака курений.
Вышла и Тиа навстречу больной дочери. По-видимому, Нофрура не узнала матери. В горячечном бреду она бормотала невнятные слова… «Все руки, руки… кровь засохла…»
В тот же день во дворец фараона созваны были главные хир-сешта, мудрецы египетской земли: «учители тайн земли», «учители тайн бездны», «тайн глубины» и «учители таинственных слов». На общем совете положено было принести жертвы для умилостивления богов и в то же время принести «живую жертву» Нилу.
На следующее утро и совершился сам обряд выбора этой «живой жертвы». Процесс выбора совершился следующим образом.
Едва первые лучи солнца, поднявшегося за холмами восточного берега Нила, позолотили вершины Ливийского хребта, от храма Амона-Горуса двинулась процессия жрецов. Служители этого бога несли его изображение – Горус с головою кобчика – на золотой ладье. У ног божества помещались золотые изображения царей Нила – крокодила и гиппопотама. Процессия под дикое завывание медных труб, двигалась к священной реке.
В тот момент, когда шествие достигло колоссов Аменхотепа (колоссы Мемнона), солнечные лучи озарили головы этих гигантов, которые под влиянием этих лучей издали протяжный, как бы жалобный стон.
Печальное завывание труб всполошило население города. Все спешили взглянуть на процессию, хотя никто не знал, что она означала и по какому поводу предпринята. Догадывались только, что процессия имеет что-то общее с болезнью старшей дочери фараона, о чем слух со вчерашнего дня наполнял все Фивы.
Впереди процессии шел верховный жрец Амон-Мерибаст, куря перед божеством благовония священной земли Пунт и зорко поглядывая на прибывавшую толпу.
– Первый дар божества, – вдруг сказал он, указывая на смуглую хорошенькую девочку лет одиннадцати-двенадцати, которая со свойственным ее возрасту любопытством смотрела на процессию своими блестящими глазками, держась за руку взрослой девушки, вероятно своей сестры, несколько выступившей из толпы.
Вслед за тем выступавшие рядом с Амоном-Мерибастом два жреца подошли к этой девочке.
– Дитя! – сказал один из них, взяв ее за руку и ласково гладя по головке. – Иди, тебя призывает бог.
Девочка смутилась и не знала, что ей делать.
– Иди, дитя, не бойся, – повторил жрец.
– Иди же, Ина, – подсказала взрослая девушка, – так надо.
Девочка повиновалась и последовала за жрецами. Ее подвели к Амону-Мерибасту. Верховный жрец взял один из цветков лотоса, находившихся в золотой ладье Горуса, и подал его девочке.
– Светоносный Горус благословляет тебя, дитя, – сказал он, – иди со мною.
Процессия двинулась дальше. Девочка, и испуганная, и обрадованная, пошла рядом с верховным жрецом, поглядывая то на толпу, то на цветок лотоса.
– Второй дар божества, – снова произнес Амон-Мерибаст, указывая на толпу, где виднелась другая девочка одного возраста с первою.
Жрецы подошли и к этой. Девочка хотела было убежать, но ее кто-то придержал сзади.
– Не бойся, дурочка, тебе ничего не будет! Видишь, вон той девочке дали священный цветок, и тебе дадут.
– Да, да, милое дитя, – подтвердил жрец.
И эта девочка позволила себя увести. И ей верховный жрец подал цветок лотоса. В толпе зрителей чаще стали показываться такие же девочки – их, видимо, привлекало любопытство, а также зависть: всем хотелось играть роль в торжественной процессии, получить цветок лотоса и обращать на себя всеобщее внимание. Этот возраст едва ли не тщеславнее взрослых, по крайней мере наивнее и искреннее и, во всяком случае, правдивее.
Читать дальше