Клод-Проспер де Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

— Что это значит? — спросила она, несколько преувеличивая свое удивление.

— Это значит, — сказал я, — что я желаю, чтобы вы меня любили, чтобы вы мне это сказали, чтобы теперь вы мне это доказали.

Я произнес эти слова со смелостью, какой еще вчера она бы от меня не ожидала; они так не вязались с ее представлением о моем характере, что она даже не обиделась. Она ответила только пренебрежительной улыбкой, давая почувствовать, как мало она верит в мою способность настоять на этом требовании. Иначе подобная дерзость не прошла бы безнаказанно. И вслед за этим я повел себя настолько развязно, что госпожа де Люрсе даже растерялась; в эту минуту я мог бы одержать полную победу, настолько слабо было ее сопротивление. Она так удивилась моей непочтительности, что я мог бы воспользоваться этим и достичь всего. Но, не сдерживая своих порывов, которые могла бы оправдать только любовь, я проявил такую уверенность в победе, так явно забыл о нежности, что маркиза была вынуждена обидеться. Мне повредила излишняя бесцеремонность. В глазах маркизы засветился непритворный гнев, — но я уже не мог остановиться. Я был убежден, что в глубине души она на все согласна, и поэтому, поминутно прося прощения, продолжал свои оскорбительные действия. Однако ничего тем не добился: то ли госпожа де Люрсе не хотела мне уступить из-за неприемлемой и обидной формы моих домогательств, то ли я по своей неопытности не сумел в нужный момент оказаться достаточно опасным.

Пристыженный своей неудачей, я оставил в покое госпожу де Люрсе и стал ждать ее упреков; но она и сама была немного растеряна, не зная, как поступить в столь щекотливых обстоятельствах. Проявить снисходительность? Но что я подумаю о ней? Слишком сильно разгневаться? Но это может меня обескуражить и в будущем не сулит ничего хорошего. Она задумалась и некоторое время хранила молчание. Я тоже. Всякий другой мужчина, знающий жизнь, сумел бы на моем месте придумать тысячи нежных уловок, чтобы сгладить тягостное впечатление от всего того, что случилось между нами, и помочь даме обрести равновесие; но я ничего этого не знал и предоставил ей самой выбор: либо придумать что-нибудь, либо совсем прекратить со мной отношения. Наконец, она нашла выход — нужно было дать мне понять, не теряя при этом достоинства, но в то же время со всей возможной нежностью, что поведение мое нелепо. Я сослался на свою неукротимую любовь. Она заметила, что любить — не значит позволять себе лишнее; я очень вежливо, но твердо настаивал на обратном; она спорила. Мы увлеклись нашим препирательством и забыли о существе дела. В заключение я поцеловал протянутую мне руку; при этом маркиза предупредила, что в следующий раз примет против меня меры предосторожности.

Эта угроза не слишком испугала меня: даже в ее негодовании я читал избыток готовности. Я только отложил на время свою месть и решил, что не обязательно торопить события — и в этом ошибался. Мы снова замолчали. Госпожа де Люрсе, сумевшая сохранить присутствие духа во время первой моей атаки, была теперь вправе ожидать второй — и готовилась к ней. Она не знала, кто надоумил меня перейти к решительным действиям, столь удивившим ее, и приписывала их исключительно неудержимому порыву любви. Но если так, почему моя предприимчивость столь быстро иссякла? Поразмыслив над этим, она решила мне помочь. Она возобновила прерванный разговор, спросив с величайшей мягкостью, почему я отказался от прежней почтительности, граничившей с робостью, и перешел к столь нелюбезным приемам?

— Я могу понять, — добавила она, — что есть женщины, с которыми даже самый непрезентабельный мужчина может рассчитывать на успех, не располагая иным оружием, кроме своих желаний, ибо дамы эти только и ищут рискованных положений; я не удивляюсь, что с такими особами мало церемонятся. Но смею вас заверить, я не из их числа. Ни мой образ мыслей, ни мой образ жизни не дают повода так со мной обращаться. А между тем вот что мне приходится терпеть от вас.

Оскорбленный столь вопиющим лицемерием (я не сомневался, что Версак говорил правду), я ничего не ответил — я не мог выразить ей все свое презрение и повторить слова Версака, не вынудив ее опровергнуть их и тем лишить меня всяких надежд когда-либо восторжествовать над ней.

— Вы молчите, — продолжала госпожа де Люрсе, — вы боитесь уронить себя просьбой о прощении или не снисходите до подобных просьб?

Я не знал, что сказать, и опять сослался на свою любовь и на благосклонность, которой она меня дарила.