Клод-Проспер де Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

— Какой смысл, зачем говорить то, что я думаю?

— Говорите, сударыня, — сказал я нежно, — говорите и, если это возможно, сделайте меня достойным вашей любви.

— Моей любви! — воскликнула она. — Ах, Мелькур, любви-то я и боюсь; и если такова ваша цель, откажитесь от нее, умоляю вас. У меня есть веские причины ее бояться. Я не создана для этих бурь; все же, может быть, вы завладеете моим сердцем. Боже! — продолжала она печально. — Неужели я до сих пор избегла такого несчастия лишь для того, чтобы теперь испить полную чашу?

Эти слова госпожи де Люрсе и ее тон глубоко тронули меня; я был так взволнован, что не мог выговорить ни слова. Мы оба молчали; она вся отдалась безотрадным думам; она то взглядывала на меня с волнением, то поднимала глаза к небу, то снова нежно устремляла их на меня и отводила с видимым усилием. Она бурно вздыхала, и в смятении ее было столько искренности и беззащитности, так хороша она была в своей тревоге, внушала такое почтительное чувство, что, будь даже я к ней совершенно равнодушен, в эту минуту я непременно постарался бы заслужить ее любовь.

— Но почему же, — едва выговорил я сдавленным голосом, — вы считаете любовь ко мне таким ужасным несчастьем?

— И вы еще спрашиваете? — промолвила она. — Разве я не вижу, какая между нами пропасть? Сейчас вы говорите, что любите меня, и говорите, быть может, искренне. Но долго ли вы будете меня любить, не накажете ли меня потом за мое легковерие? Допустим, сейчас я вам нравлюсь, вы остановили на мне свой выбор. Но вы слишком молоды, чтобы привязаться к женщине надолго, и скоро дадите мне почувствовать, что изменились. Чем преданнее буду я, тем равнодушнее станете вы. А когда я попытаюсь вернуть вашу ускользающую любовь, вы увидите во мне не любящую женщину, а невыносимую, докучливую обузу. Вы начнете корить себя за те чувства, что когда-то питали ко мне, и если не предадите меня на всеобщее осмеяние, не оповестите всех и вся о моей слабости, то этим я буду обязана не вашему великодушию, а вашей боязни признаться, что когда-то вы любили меня, и тем самым выставить себя в смешном свете.

Госпожа де Люрсе, вероятно, еще долго повторяла бы все эти печальные истины, но, заметив, что я подавлен и едва удерживаюсь от слез, решила подбодрить меня и продолжать в менее горестном тоне.

— Конечно, — добавила она ласково, — я не верю, что вы способны на такие дурные поступки; нет, разумеется, нет. Но, повторяю еще раз, я боюсь вашего возраста еще больше, чем своего. К тому же вы не сумеете любить меня так, как бы я хотела.

— О, нет, сударыня, — сказал я, — ваша воля всегда будет для меня законом.

— Не знаю, — возразила она с улыбкой, — можно ли вам верить. Многие думают, что потеря сдержанности и уважения будто бы может служить доказательством любви. Это глубочайшее заблуждение. Разумеется, влюбленный вправе ожидать награды за свою преданность. Как ни страшно женщине заходить слишком далеко, но когда она убедилась, что истинно любима, ее сопротивлению приходит конец.

— Когда же я буду настолько счастлив, сударыня, что сумею вас убедить? — спросил я.

— Когда? — сказала она, смеясь. — Вы сами видите, я уже наполовину убеждена. Я позволяю вам говорить о любви и сама уже почти признаюсь, что люблю вас. Видите, как я вам доверяю. Я осталась с вами наедине, даже сама помогла вам в этом. Все это, кажется мне, весьма явные свидетельства расположения, и если вы правильно их понимаете, у вас нет оснований жаловаться.

— Это верно, сударыня, — сказал я в великом смущении, — но...

— Но, Мелькур, — прервала она меня, — вы должны понять, что сегодняшний мой поступок был очень и очень рискованным, и нужно быть о вас весьма высокого мнения, чтобы на это решиться.

— Очень рискованным? — переспросил я.

— Да, — повторила она, — очень рискованным. В сущности, если бы люди узнали, что вы здесь с моего согласия, что мы с вами устроили это свидание умышленно, а вовсе не случайно, что бы они подумали, и с полным правом? И все же вы сами видите: они бы ошиблись. Нельзя вести себя почтительнее, чем вы; и это лучший способ добиться всего, Мелькур, — добавила она с силой, — я вижу: вы так хотите быть любимым, ваша неловкость и неопытность — они так ясно говорят о чистоте души и так лестны для меня!

Я почувствовал, что должен отблагодарить ее за ласковые речи; охваченный восторгом, я упал к ногам госпожи де Люрсе.

— О, небо! — воскликнул я, — так, значит, вы любите, вы сами мне это говорите!

— Да, Мелькур, — отвечала она с улыбкой, протягивая мне руку, — да, я вам это говорю и не скрываю своей нежности. Вы довольны? — Вместо ответа я схватил ее руку и страстно сжал.