Галип Акаев - Равнина в Огне

У каждого человека на дне воспоминаний, как золотой песок после промывки, лежит какая-нибудь картина – яркая, любимая. Одной из подобных картин для меня является память о первой поездке в Балкарское ущелье. Подумать только, этой судьбоносной поездки не случилось бы, если бы жажда не загнала нас с Акаем в ближайший духан, который, что естественно в такой знаменательный день, был забит до отказа. Лишь за одним столом было три свободных места. Но там уже восседал некий молодой человек, примерно одних с нами лет, щеголявший в новых с иголочки черкеске и папахе.

– Ас-саламу алейкум, рядом с вами свободно? – обратился я к нему на русском.

Он с любопытством нас оглядел, мы вероятно и взаправду представляли любопытное зрелище: близнецы в одинаковых европейских костюмах, привезенных из Варшавы.

– Ву-алейкум салам. За моим столом всегда найдётся место для братьев кавказцев, даже если они выряжены французскими рантье .

Акай, по природе более вспыльчивый, чем я, ответил наглецу:

– По-вашему, одежда определяет и всё прочее? Если у вас нет понятия о значении слово вежливость, я не имею надежды вам его внушить.

– Извините мне неуместную шутку, просто не удержался. Присаживайтесь, господа.

– Что же, учтя те непреложные обстоятельства, что упомянутые вами французы наши союзники в войне с Германией и в ногах правды нет, мы прощаем вас, – ответил я за себя и Акая.

Мы плюхнулись на старые стулья и тут же попросили у духанщика принести графин холодной воды.

– Откуда вы родом? – спросил усердно изучавший наш внешний вид юноша.

– Мы из Дагестана, – сухо ответил Акай.

– Кумукла? – спросил нас наш новый знакомый по-балкарски.

– Дюрбиз, къумукъларбыз, амма сен кимсан? – переспросил я его с удивлением?

Дальнейшая наша беседа продолжалась на кумыкском и балкарском языках, но для удобства читателей, не владеющих нашим языком, я приведу сохранившийся в памяти текст нашей беседы по-русски.

– Я же вам не представился! Будем знакомы, Магомет Безенгиев.

Балкарец протянул руку мне.

– Галип, – назвался я, пожимая ему руку.

Через секунду тоже сделал мой брат.

– Вы приехали на съезд?

– Конечно!

– И как он вам понравился?

– Грандиозно. Тут собрался весь Кавказ, все его бесчисленные народы и племена, – с восторгом ответил за нас обоих Акай.

– А какие слова! Идеи! Мысли!

Магомет обладал столь открытым характером, что вскорости мы сделались с ним близкими друзьями, хотя от начала нашего знакомства не прошло и нескольких часов. Когда мы решились покинуть его общество, он решительно запротестовал.

– Не может быть и речи о столь скором расставании. Друзья, отсюда рукой подать ко мне домой и потому надеюсь, вы не откажете мне в законном праве гостеприимства?

Сколько мы не отпирались, не отступал и он, наконец, мы с Акаем, посовещавшись, дали своё согласие.

В дороге из Владикавказа в родное селение нашего друга выяснилось, что он, как и мы, родом из узденьского сословия, но отец его благодаря положению эмчека одного из богатейших таубиев их общества и собственной сноровке, сумел добыть себе некоторое состояние, позволившее дать старшему из сыновей университетское образование. Магомет очень стремился быть полезным семье, но из-за отстранения после начала 1914 г. одного из чиновников кавказской администрации, благоволившего отцу, его собственные дела шли не самым лучшим образом. Он так и не получил желаемого места и в основном помогал в отцовском хозяйстве, ведя некоторые торговые операции во Владикавказе и в Вольно-Магометановском ауле. В свободное время он много читал и увлёкся под воздействием прочитанного идеей общемусульманского братства. Он грезил всемусульманским халифатом, но во главе не со слабовольными константинопольскими султанами, а высоконравственными и образованными патриотами, среди которых он первыми называл имена Ахмета Цаликова и Басиата Шаханова .

– Для этого нужна только победа немцев и турок над англо-французами, которые угнетают мусульман Египта, Индии и Северной Африки. Как только весть об их поражении достигнет колоний, как там вихрем произойдут народные восстания, наподобие того, что было у нас в Петрограде, – грезил он вслух. Вообще он был утопист самой высшей пробы. После тех нескольких дней проведённых вместе, я видел его ещё только раз, в самый разгар подготовки к восстанию против Деникина. И при обеих встречах он был оживлён, полон надежд и жизнерадостности.