Светолик Ранкович - Лесной царь

— Ого… знаешь какие — горожанки: кожа белая, а руки — как вата, — ответил он и посмотрел на ее крепкие, налитые, сильные руки.

Станка невольно спрятала руки и, притворяясь, будто нисколько не сердится на него и не видит в том ничего предосудительного, продолжала любопытствовать:

— И как же, милый, пьют они с вами? И что делают?.. Заигрывает ли какая?

— Пьют порядком, ну и озорные, конечно… — ответил Джюрица. Ему было приятно вспоминать, он увлекся и принялся рассказывать. — Одна все вертится вокруг меня, хочет поить из своих рук и все в таком роде… чего только не вытворяет… А дьявол Пера все ее подговаривает дразнить меня. Сказали ей, будто я не женат, вот она и липнет, обхаживает… Так… надо же посмеяться.

— Скажи мне, но только правду, кто тебе больше нравится — она или я?

— Чего спрашивать, сама ведь знаешь: горожанка не про нашего брата, крестьянина. Ей бы только деньги выманить… а ты другое… Мы эдак, по-деревенски…

— Знаю, но если бы она не ради денег, а… как я?.. — спросила Станка, сжимая изо всех сил дрожащие губы.

— Ну, такого в жизни не бывает… она горожанка. Она без денег никуда, а ты вот все оставила…

Словно только теперь осознав огромную жертву, принесенную Станкой, Джюрица размяк, подобрел и, подойдя поближе, обнял ее.

— Ты для меня все! А горожанки… тьфу…

Станка опустила голову, ничего не ответив на эту нежданную ласку.

«А я-то не хотела верить тетке Мице, — думала она, — а вот, оказывается, все правда. Нравятся ему горожанки, и еще как! Еще день-другой — и я стану ему совсем противна; не захочет и глядеть, полюбит горожанок… Но нет, этому не бывать!.. Покуда жива, меня никто не заменит, не то, клянусь богом, ни перед чем не остановлюсь… Я ради него бросила все… опозорила себя так, что не смею никому в глаза посмотреть… Разгневала отца… Да, тогда в роще… Но там было так чудесно!.. Мне казалось, нет никого прекрасней его на свете! Мне тогда нравилось, как он радовался, как слушал меня… Его все боялись, а меня он слушал, как малое дитя… Уж очень мне это нравилось, да и в самом деле было хорошо!.. Почему больше этого нет?.. А сейчас ему по душе горожанки…»

— Опять задумалась! — сердито крикнул Джюрица. — Не люблю я этого, тяжело мне, когда ты такая, потому и домой не иду. О чем тут думать, если всего у тебя вдосталь — и еды и прочего?..

— Чего ты заладил со своей едой, словно я у отца голодала. Разве я скотина, чтоб только есть…

— Да не в том дело, я так, между прочим говорю… Беспокоюсь, что ты ничего не ешь. И правда, что ты сегодня ела?

— Чего же мне есть?.. Хлеб… Знаешь, ведь, что пост.

— Какой пост?

— Рождественский, неужто позабыл?.. Хочу причаститься, как все люди.

Джюрица встал и удивленно вытаращил на нее глаза.

«О чем она говорит?.. Причаститься… Какое причастие!..» И вдруг перед его мысленным взором возникли светлые и милые картины далекого детства. Будто сквозь сон, он видит себя совсем малюткой, несмышленышем… Мать надела на него новую белую рубаху, подпоясала новым пояском… натянула новенькие красные расшитые чулки и опанки… он то и дело поглядывал на свои вышитые чулки. Сестричка, наряженная в пеструю юбочку и черную суконную безрукавку, взяла его за одну руку, мать за другую, и они втроем пошли далеко-далеко… Джюрица забыл, как они шли, помнит только, что в церковь. И потом перед глазами встали сверкающие золотом ризы священника, с которых он не сводил взора. Как было тогда все прекрасно, празднично, радостно. Крутом веселые малые ребята… Он помнит еще перекинутое через речку бревно, по которому надо было перейти, помнит, как зажмурил глаза, когда его переносила мать… И все было таким ликующим, и никогда, казалось ему, так не сияло солнце, как в тот день… светло, ярко, ласково… Больше его ни разу не водили в церковь причащаться.

— Ты часто бывала на причастии в церкви? — спросил он мягко.

— Конечно, когда считалась еще человеком. А ты?

— Только раз, когда был маленьким. Сейчас о том вспоминал… А как же ты, с кем пойдешь?

— Все здешние женщины идут… и я с ними.

— А причастят ли тебя без исповеди? Знаешь, у нас поп ни за что не причащал, если не покаешься в грехах. Потому мои никогда и не причащались.

— Я исповедуюсь… Я никого не убивала и… зла никому не учиняла, почему же мне отказывать в причастии.

— А как же то?

— О чем ты говоришь? — спросила она, усмехнувшись.

— Женщины в таком положении не ходят…

— Ничего нет.

— Что ж… оно, пожалуй, и лучше!