Светолик Ранкович - Лесной царь

— Что будем делать? — спросил он.

— Погоди, устрою твое одеяло, — ответил Новица. Натянув одеяло на соломенную подушку, он вернулся обратно.

— Я положил одеяло так, будто это ты спишь. А сейчас поглядим, что дальше будет.

Через несколько минут Мато вернулся с топором в руке. Подойдя к постели, он еще раз окликнул Джюрицу и, не услышав ответа, занес топор, подошел еще шага на два и изо всей силы ударил топором по тому месту, где должна была находиться голова Джюрицы. В тот же миг Новица вонзил ему в спину нож, нож прошел насквозь, и Мато упал бездыханный…

Убийцы повернулись и пошли через село. У Радоничева леса они сели. Джюрица отсчитал восемьдесят банкнот и протянул их Новице.

— Вот тебе пока, а если понадобится, скажи только.

— Ну, ты, брат, клянусь небом, настоящий парень! — воскликнул Новица удивленно. — А тот старый пес никогда больше десяти — пятнадцати не давал. Отныне я твой, только твой…

— И мне он не давал больше, — ответил Джюрица, — но теперь я сам буду давать деньги и ему и другим. Вы только меня охраняйте… и от него тоже, а в обиде не останетесь.

— Клянусь верой и собственной головой, что буду беречь тебя пуще самого себя! — весело и взволнованно воскликнул Новица. — Придет еще тот день, когда ты, брат, увидишь, чего я стою. Я теперь ничего не стану говорить…

Джюрица удивился, но не подал виду, решив вызвать Новицу на откровенный разговор.

— Знаешь, брат Ново, осточертело мне батрачить на других. Мучайся каждый божий день, вечно на волосок от смерти, а ради кого? Все ради Вуйо! Людям, что меня укрывают, да и вместе со мной головой рискуют, он сунет, как нищим, по десятке, а все прочее себе гребет. Почему мы должны это терпеть?

— Знаешь что, Джюра?.. Все это так… все правильно, но не совладать тебе со старым волком. Точно тебе говорю, поверь мне. Придет день, ты сам все поймешь и во всем убедишься, а покуда обманывай его. Отдай ему половину добычи, вспомни, зима на пороге, придется вовсю остерегаться, а без него не обойтись…

— Зимой он мне не нужен. У нас обоих есть паспорта, он же их и раздобыл, вот и запрячемся куда-нибудь подальше. В этом году на грабеж больше не пойду… Довольно!

— Тогда об одном тебя прошу: не ходи к нему, пока не соберешься в дорогу. Когда все будет готово, рассчитайся с ним и тотчас беги, а где будешь зимовать, не говори…

— Почему?

— Так… сам увидишь. А когда весной вернешься, повидайся перво-наперво со мной, а потом уж иди к нему. Запомни хорошенько, если тебе жизнь дорога…

— Но объясни же, друг, хоть что-нибудь… ты о чем-то знаешь и не хочешь говорить, а я вижу, что дело идет о моей голове.

— Правильно видишь, и довольно с тебя. А придет время, все узнаешь.

Поговорили еще о зиме, однако Джюрица и от Новицы утаил, что собирается провести ее в Белграде.

Расстались они лучшими друзьями.

Забот у Джюрицы было по горло. Следовало раздать деньги укрывателям, оставить толику и матери, потом взять Станку и, рассчитавшись с Вуйо, двинуться в путь.

Заалела заря, а гайдук после стольких злодеяний еще не сомкнул глаз. Нужно было где-нибудь отдохнуть. После недолгих колебаний он отправился к Йово.

На окраине Белграда по обочинам грязной, немощеной последней улицы Палилулы выстроились низкие глинобитные домишки. Их окружали дворы: в одних — не повернешься, другие — просторные, с амбарами для сушки кукурузы, со стогами сена и соломы, хлевами и прочими хозяйственными постройками. Живут на этой улице большей частью хорошо известные белградцам земледельцы — палилулцы либо старательные и бедные воеводинцы, которые, все без исключения, именуются банатцами, хотя прибыли они из разных областей прекрасной Воеводины.

Уже несколько дней льет над Белградом дождь, даже чистые кварталы города тонут в жидкой слякоти; грязь расплылась по всем улицам, по всем дворам, она на порогах, у входов в дома… Со стрех, с хмурого серенького неба каплет и сыплет изморось, она прохватывает насквозь, пробирает до костей… Вдохнешь в себя воздух — и в грудь врываются холодные капельки влаги; а если закроешь рот, они лезут в нос, в глаза, в уши, забираются под одежду. Холодная сырость проникает до самых легких. Гнилой, влажный туман накинул свой серый плащ на весь город, мочит его, выжимает и снова мочит, словно смывает с его грязного лица следы злодеяний, мук, слез… А от покрытых водой каменных плит поднимаются серые клубы влажной мглы, обдавая сыростью людей, дома, деревья, все… И кажется, будто вся природа плачет по утраченному в мире добру…