Змитрок Бядуля - Избранные рассказы

Я всегда чувствовал свою зависимость от каждого из них. Это ощущение было очень неприятное, унижающее человеческую пригодность, честь и достоинство. При встрече с Субботой, Вторником или Пятницей я всегда низко кланялся, говорил: «Здравствуй». Мне все казалось, что мой день в образе человека сейчас обзовет меня «дармоедом». Бывали и такие случаи. Случалось, что хозяйка — жена Воскресенья или Понедельника приказывала мне выносить на двор помои, приносить из колодца ведро воды или покачать ребенка.

Любой работе в доме своего кормильца я был всегда рад. Хоть чем-нибудь отплатить за обед… Между прочим, у какого-нибудь портного или сапожника я всегда чувствовал себя лучше, чем у богатого торговца. Бедный человек всегда принимал иешивотника, как гостя, и от всего сердца угощал самым лучшим, что было в его доме. Богатый хозяин кормил чаще на кухне, как нищего, остатками со своего стола.

Армия дармоедов в 50–60 иешивотников была для небольшого городка немалой обузой. Кормили их в большинстве только обедом. Каждому иешивотнику приходилось выкручиваться, кто как может, чтобы доставать себе бублик с яблоком на завтрак и ужин. Многие голодали, а некоторые умудрялись иметь по десять и больше дней в неделю, то есть, иметь по несколько пятниц на одну неделю.

Мальчишки местных жителей относились к нам, иешивотникам, с презрением. Иногда даже кулачные бои устраивали против нас. Это происходило главным образом летом у реки, куда мы ходили купаться.

Если иешивотников поражали до крови, никто за нас не заступался. Зато, если кто-то из иешивотников расквасит нос местному, тогда его родители приходили в синагогу и жаловались рош-гашиве. От него все узнавал ребе Шмарье, который за это всегда всыпал «малкес» [22] «Малкес» (малкос или малкот в сефрадском произношении) букв. — 39 ударов палками по спине. Сами малкот, как и все остальные наказания, запрещены с момента разрушения храма. Зд. им. ввиду — «взбучка», не искл. наказание розгами. .

Письма от невест к женихам в Америку и прочтение писем от женихов из Америки подтолкнули меня писать стихи на тему любви. Каждый день — новое стихотворение. За столом в домике, когда старая Бейля уже спала, я вписывал эти стишки начисто в красивую записную книжку, которую купил в магазине. Книжечку я назвал «Мариамь». Она была вся заполнена гимнами несуществующей девочке Мариами. Девочка моего возраста, пятнадцати лет, жила только в моей фантазии. Часто Мариамь меняла свой образ, то она была с волосами черными, как ночь, то — золотистыми, как солнце. Глаза ее были то зрелыми вишнями, то васильками. Голос ее звучал, как арфа. Смех — журчание ручейка. Дыхание — шепот цветов и колосьев под ветерком. Ее песни — пение соловушки. Все радости и печали своего сердца я посвящал прекрасной — Мариамь… Она была добрая и мудрая. Она затмевала в моих глазах мудрецов Талмуда.

Однажды в августовский день, когда через цветные стекла в синагогу пробивались солнечные лучи и превратили синагогу в фантастическое подземелье времен древнего Египта, когда ожили деревянные львы и орлы на ковчеге, я читал под печальное пение юных талмудистов гимны своей Мариамь. Книжечка со стихами лежала у меня на толстом фолианте. Я читал с увлечением вслух:

Вдруг надо мной заметалась тень. Я встрепенулся.

У моего штэндера [23] Штэндер — стойка. стоял высокий, грозный, чернобородый аскет — инспектор ребе Шмарье…