Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

И в самом деле, в ту минуту когда он снова приблизился ко мне и готовился нанести удар, я, вместо того чтобы и на этот раз ограничиться простым ответным ударом, со всей силой ударил саблей по древку пики и рассек ее пополам, тем самым обезоружив цесаревича; тут же, схватив коня за повод, я в свою очередь остановил его бег, причем так резко, что у него подогнулись в коленях задние ноги; в тот же миг я приставил острие сабли к груди цесаревича. Генерал Родна испустил страшный крик, полагая, что я собрался убить его высочество. То же подумал, по-видимому, и Константин, потому что он сильно побледнел. Но я тотчас же сделал шаг назад и, поклонившись великому князю, сказал:

— Вот то, что я могу показать солдатам вашего высочества, если вы сочтете меня достойным быть их наставником.

— Да, тысяча чертей! Да, ты достоин этого и получишь полк, — воскликнул цесаревич, — или я буду не я!.. Любенский, — обратился он к офицеру, соскакивая с коня, — отведи Пулка в конюшню; ты же, — повернулся он ко мне, — иди со мной: я сделаю рекомендательную приписку на твоем прошении.

Я последовал за великим князем; он провел меня в гостиную, взял перо и написал внизу моего ходатайства:

«Всепокорнейше рекомендую Вашему Императорскому

Величеству подателя сего прошения, полагая его достойным милости, которой он домогается».

— К теперь, — сказал мне великий князь, — бери свое прошение и вручи императору лично. Конечно, ты вполне можешь угодить в тюрьму, если позволишь себе заговорить с ним; но, клянусь честью, кто ничем не рискует, ничего не имеет. Прощай! Если будешь когда-нибудь в Варшаве, приходи повидаться со мной.

Я поклонился вне себя от радости, что все так благополучно обошлось, и, сев в дрожки, возвратился в Санкт-Петербург обладателем всесильной рекомендательной приписки.

Вечером я отправился поблагодарить графа Алексея за данный им совет, хотя этот совет мог мне дорого обойтись; я рассказал ему все, что произошло в Стрельне, и эти подробности ужасно напугали Луизу. На следующий день, около десяти часов утра, я поехал в Царское Село, где жил император; я решил прогуливаться в дворцовом парке до тех пор, пока не встречу государя, хотя и рисковал тюремным заключением, которому подлежали все, кто лично подавал ему ходатайство.

Императорская резиденция Царское Село расположена всего лишь в трех-четырех льё от Санкт-Петербурга, а между тем дорога туда совсем иная, чем та, по которой я ехал накануне в Стрельну. Здесь нет роскошных загородных домов и широко открывающихся видов на Финский залив: кругом великолепные равнины с тучными хлебными полями и зеленеющими лугами, лишь недавно отвоеванные земледелием у огромных папортников, которые мирно господствовали здесь с сотворения мира.

Менее чем через час пути, миновав немецкую колонию, я оказался среди небольшой гряды холмов, с вершины одного из которых уже можно было различить парк, обелиски и пять позолоченных куполов церкви, указывающих на то, что я вижу местопребывание монарха.

Царскосельский дворец расположен на том самом месте, где некогда находилось скромное жилище старой голландки по имени Сара, к которой Петр Великий любил заезжать, чтобы попить у нее молока. Когда крестьянка умерла, Петр, который привязался к этому домику из-за открывавшегося из его окна чудесного вида, подарил его вместе с окружающими землями Екатерине, чтобы она велела построить там ферму. Екатерина призвала архитектора и точно объяснила ему свое желание. Архитектор поступил так, как поступают все архитекторы: он создал нечто противоположное тому, что от него требовалось, — построил не ферму, а господский дом.

Однако эта резиденция, уже весьма далекая от первозданной простоты, показалась Елизавете не соответствующей величию и могуществу русской императрицы; поэтому она приказала разрушить выстроенный по воле ее родителей дом, а на его месте возвести по проекту графа Растрелли величественный дворец. Титулованный архитектор, наслышавшись, что Версаль — это шедевр великолепия, задумал превзойти Версаль блеском, а когда до него дошли слухи, что изнутри дворец великого короля не что иное, как сплошная позолота, переусердствовал настолько, что велел вызолотить в Царскосельском дворце все наружные барельефы, лепку, карнизы, кариатиды, орнаментальные украшения и чуть ли не кровлю. Когда эта работа была завершена, Елизавета выбрала ясный день и пригласила весь свой двор и послов различных держав, чтобы торжественно отпраздновать возведение своего сверкающего пристанища. При виде этого неуместного великолепия все в один голос заговорили о восьмом чуде света; исключение составил лишь маркиз де Ла Шетарди, посол Франции, который один среди всех придворных не произнес ни слова, а напротив, принялся смотреть по сторонам. Несколько задетая таким невниманием, императрица спросила его, что он ишет.