Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

По Тучкову мосту я перешел на Васильевский остров. Главные его достопримечательности — Биржа и Академии. Я удовольствовался тем, что прошел рядом с этими зданиями, затем по Исаакиевскому мосту и Воскресенской улице быстро добрался до Фонтанки и по ее набережной проследовал в католическую церковь; там я задержался, поскольку хотел посмотреть на могилу Моро. Это простая плита посреди клироса, напротив алтаря.

Коль скоро я занялся осмотром церквей, мне нельзя было не побывать в Казанском соборе, этом Нотр-Даме Санкт-Петербурга. Я прошел в него сквозь двойную колоннаду, построенную по образцу колоннады собора святого Петра в Риме. Реклама здесь, вопреки обыкновению, уступала тому, о чем она возвещала. Снаружи — гипс и кирпич, а внутри — сплошь бронза, мрамор и гранит; двери медные или из массивного серебра, пол из яшмы, стены облицованы мрамором.

Достопримечательностей было увидено мною за один день вполне достаточно; я нанял извозчика и велел отвезти меня к прославленной мадам Ксавье, чтобы вручить моей прекрасной соотечественнице письмо, которое у меня для нее было. Но, как мне объяснила весьма высокомерным тоном бывшая ее хозяйка, та уже полгода не жила у нее, а открыла собственное заведение, располагавшееся между набережной Мойки и магазином Оржело; найти ее не составляло труда, ведь Оржело — это Сузы Санкт-Петербурга.

Десять минут спустя я был возле указанного дома. Решив пообедать в ресторане напротив, который судя по фамилии владельца принадлежал французу, я отпустил извозчика и зашел в магазин, где осведомился о Луизе Дюпюи.

Одна из барышень поинтересовалась, что мне надо от мадемуазель Дюпюи: желаю ли я купить что-нибудь или у меня есть к ней личное дело; я ответил, что явился по личному делу.

Она тут же встала и провела меня во внутренние покои.

Я очутился в небольшом будуаре, обитом азиатскими тканями, и увидел мою прекрасную соотечественницу, полулежа читавшую какой-то роман. При виде меня она поднялась и, едва я произнес первое слово, воскликнула:

— О, так вы француз?

Я извинился, что являюсь к ней в час послеобеденного отдыха, добавив, однако, что мне, прибывшему в город накануне, еще позволено не знать о кое-каких местных обычаях; затем я протянул ей письмо.

— О, это от моей сестры! — вскричала она. — Милая Роза, как я рада известию от нее! Вы, стало быть, знакомы с ней? Она по-прежнему весела и мила?

— Что она мила — могу ручаться, — отвечал я, — что же касается веселья, то смею надеяться: я видел ее всего один раз, письмо же передал мне один из моих друзей.

— Господин Огюст, не так ли?

— Да, господин Огюст.

— Бедная моя сестричка, она сейчас, должно быть, очень радуется, ведь я недавно послала ей прекрасные ткани, а затем еще кое-что; я приглашала ее приехать ко мне, но…

— … но?

— … но в таком случае ей пришлось бы расстаться с господином Огюстом, а этого она не захотела. Кстати, садитесь же.

Я хотел было опуститься в кресло, но Луиза жестом пригласила меня сесть на кушетку около нее: я повиновался без всяких возражений; после этого она углубилась в чтение доставленного мною письма, и у меня было достаточно времени, чтобы рассмотреть ее.

Женщины обладают одной удивительной способностью, свойственной только им, — способностью, если можно так сказать, преображаться. Передо мною была обыкновенная парижская гризетка с улицы Лагарп; еще четыре года назад эта гризетка, вне всякого сомнения, по воскресеньям ходила танцевать в Прадо или в Шомьер, но достаточно было пересадить ее, как растение, на другую почву, и вот уже она расцвела тут среди окружающей ее роскоши и богатства, как если бы родилась в этой обстановке, и вот уже я, хорошо знакомый с манерами и повадками представительниц того почтенного класса, к которому она принадлежала, не находил в ней ничего, что напоминало бы о ее низком происхождении и об отсутствии у нее подобающего воспитания. Перемена была настолько разительна, что при виде этой красивой женщины с длинными волосами, причесанными на английский лад, ее простого белого муслинового пеньюара и маленьких турецких туфелек, при виде того, как она полулежит в грациозной позе, словно нарочно выбранной художником, чтобы писать ее портрет, я вполне мог вообразить себя в будуаре какой-нибудь элегантной и аристократической обитательницы Сен-Жерменского предместья, хотя находился всего лишь в задней комнате шляпного магазина.