Мариэтта Шагинян: Международный вагон

— Где же ваш белый конь?

— Погодите, — тихо ответил Лебер, внимательно наблюдая за ним, — переоденьтесь!

Мартин Андрью облачился в хитон, выпрямился, сухой и стройный, и незаметно мигнул Гуссейну; все хитроумие человека, задумавшего спастись, ожило в эту минуту в каждом атоме его существа.

— А теперь, отче, садитесь со мной в автомобиль, — подозрительным голосом пробормотал Лебер, — у нас нет времени на процессию. В Багдаде и Ковейте политические беспорядки. Нам надо выгадывать каждую минуту. Мы подъедем к Элле-Кум-Джере, и вы пересядете на лошадь за двадцать минут, до колодца у четырех долин!

Это было уже худо. Но Мартин Андрью верил, лихорадочно верил в собственную жизнь, в ту волну могучего хотения жизни, которая жгла и баюкала сейчас его кровь. Он еще раз обернулся к Гуссейну и послушно сел за Лебером в маленький глухой автомобиль мышиного цвета.

Со стороны узлового сплетения двух дорог, Ковейтской и Бассарской, приближалось тягучее пение огромной толпы. Каждые пять минут процессия останавливалась.

Муллы и дервиши выскакивали вперед и гнусавым голосом, разрывая на себе одежды, кричали:

— О пророк, пророк! О день траура! Приведи сюда убийцу Кавендиша, убийцу нового пророка правоверных, убийцу с заклейменным челом, чтоб мы разорвали его, чтоб мы омочили руки в его крови, чтоб мы окропили кровью святую могилу! Яви, яви чудо! О день траура! Ризэ-Азас-Эмруз!

Тысячи рук начинали наносить себе удары ножами по бритым черепам. Кровь струилась вниз, и ее никто не вытирал. Яростные рыданья стояли в воздухе. Муллы дико вскрикивали и снова вели толпу, а на шестах и кровавых лоскутах покачивались амулеты с останками Кавендиша. Вдруг, не доходя километра до колодца Элле-Кум-Джере муллы переглянулись и тихонько шепнули друг другу самым практическим голосом, лишенным всякого экстаза:

— Что это там за серый человек с посохом? Инглэзы не заплатили за него! Он не входит в программу… Что нам с ним делать?

Серый человек с посохом тихо плелся по дороге, подставив седые кудри солнцу и пыли. Это был усталый старый Арениус, брошенный караваном Гонореску и пешком возвращавшийся домой. Он спешил к колодцу, изнемогая от жажды. Но старые ноги едва передвигались. Опершись на посох, он остановился, обернулся и увидел процессию. Тотчас же на лице его произошла перемена. Подслеповатые голубые глаза засверкали, дрожащие руки выпрямились, схватили посох и грозно замахнулись им в воздухе.

— Нечестивцы, оставьте вашего идола! — крикнул он по-арабски. — Не вам ли сказано: нет бога, кроме — бога!.. А вы отдаете душу падали!.. Гнили! Смертному человеку!

Арениус не успел докончить. Нож вошел на лету в его глаз, вонзился глубоко, и старик упал ничком в пыль, обливаясь кровью. Процессия с воем и стонами прошла над его телом. И все ближе и ближе вырисовываясь вдали, оставляя справа синие очертания гор, а слева далекие голубые извилины моря, надвигалось на них белое пятнышко: мраморный склеп у квадратного колодца Элле-Кум-Джере, стоявшего на скрещении четырех долин. Вой и стоны сделались непереносными. Ослабев от потери крови, десятки людей падали на землю, чтоб больше не встать. А муллы кружились и звали толпу все безумней и все исступленней. И когда шоссе сделало поворот —

— перед обезумевшей толпой неожиданно открылась необычайная картина. Как раз перед мраморным склепом, на пригорке, неподвижно стоял караван. С десяток людей спешились; верблюды пили воду; два всадника на конях застыли друг возле друга: один на маленькой косматой лошадке, черный, бородатый, смуглый; другой, в белом одеянии на белом коне, сухой, вытянувшийся и стройный, как Георгий-победоносец с византийского полотна.

— Эалля! — завопил мулла, поворачиваясь к толпе. — Вы видите! Видите! Неверный у священной гробницы! Что он тут делает?

Рокотанье толпы, как морской вал, подползло к ушам всадников.

— Сэр, вам пора начать, — шопотом сказал косматый, — выньте спичку и чиркните о гробницу, точно собираетесь закурить.

Пастор Мартин Андрью поворотился к нему, оскалив длинные желтые зубы. Волчий взгляд его засветился чудовищным презрением и ненавистью:

— Трижды дуррак! — прошипел он сквозь зубы. — Прочь от меня! Долой с этим вздором!

Пришпорив лошадь, он поднял ее на дыбы и в ту же секунду качнулся: белый конь тяжело прохрипел, припадая на ноги: у него были перерезаны сухожилья. Мартин Андрью швырнул поводья и с силой вылетел из седла.