Ефим Райзе - Еврейские народные сказки [Предания, былички, рассказы, анекдоты, собранные Е.С. Райзе]

Симха вышел из дома бабки в смятении. Понял он, что недаром люди прозвали его Койшл. Нет сомнений, он и есть тот ребенок. Кто же его родители? Но ведь старуха об этом сказала. Вскоре Симха вошел в покосившуюся хату старого балаголы.

— Папа! — говорит. — Я пришел пригласить тебя и маму на мою свадьбу.

Старики задрожали, слезы полились из глаз, и родители бросились обнимать вновь обретенного сына.

Свадьба была — всем бы нашим доброжелателям такую! Сколько вина было выпито, сколько фаршированной рыбы и жареных индюшек съедено, сколько флодн, леках, тейглах, инберлах, маковок, айнгемахтс уничтожено! А во главе стола, рядом с сияющими женихом и невестой, сидели родители — раввин со своей женой и балагола со своей.

Так исполнилось заветное обещание, которое матери жениха и невесты дали друг другу в микве.

Что суждено — того не миновать.

На старом виленском кладбище до сих пор еще сохранилась могила, на каменном надгробии которой можно с трудом прочесть полустертые слова: «Благочестивая дева… жизнь… за свой народ».

Старая легенда гласит:

«Это было в страшные дни погромов. В одном из местечек под Вильно озверевшая толпа ворвалась в дом раввина. Все было предано огню. В ужасных мучениях погибла вся семья. Остался в живых только самый младший ребенок, лет шести. Кто-то вытащил его из огня и отнес в монастырь Св. Мартина, где он нашел кров и пропитание, где его обратили в чужую веру.

Прошло много лет. Однажды ночью кто-то постучался в дверь виленского раввина. Перепуганный монах по поручению умирающего настоятеля монастыря Св. Мартина просил раввина немедленно прийти в монастырь. У постели умирающего настоятеля раввин услышал удивительную исповедь.

— Ребе! Я — еврей, — слабым голосом сказал умирающий. — Я сын такого-то раввина. Хочу умереть как еврей и быть похороненным на еврейском кладбище, предаю себя в ваши руки и прошу исполнить мою последнюю волю.

Утром раввин собрал глав общины, и было решено тайно похоронить настоятеля на еврейском кладбище, что и было сделано следующей же ночью. Но, увы, во время похорон у могилы появился всем известный выкрест, предатель Иоанн, который тут же поклялся, что непременно донесет магистрату о святотатстве. Донос магистрату означал жестокую расправу. Все еврейское население Вильно погрузилось в глубокую печаль. Что делать? Собрались в старой синагоге лучшие люди города во главе с раввином и стали думать, как избавиться от неминуемой беды. Но никто ничего не мог придумать. Все ясно представляли себе, как через пару дней бушующие толпы фанатиков по наущению подстрекателя ворвутся в еврейский квартал, неся смерть и разорение, гибель женщинам, старикам и детям, но никто не мог придумать, что надо предпринять для того, чтобы тело настоятеля монастыря не было обнаружено на еврейском кладбище.

Безысходное отчаяние царило среди собравшихся в старой синагоге. В эту минуту вдруг распахнулись синагогальные двери и вбежала какая-то девушка. Ее вид был ужасен: глаза горят, лицо мертвенно-бледно, одежда в беспорядке, волосы растрепаны. Она подбежала к биме и махнула рукой, требуя тишины. Но шум усилился. Многие узнали в ней дочь того самого Иоанна, который поверг всю общину в горе и обрек мученической смерти многих людей.

Наконец воцарилось молчание, и девушка слабым голосом сказала:

— Рабойсай! Ради Бога, дайте мне сказать, не осуждайте меня, пусть я дочь Иоанна, но я была и остаюсь дочерью нашего народа. Через полчаса я буду бездыханным трупом. Умоляю вас, выслушайте меня и сделайте так, как я скажу: это принесет спасение всей общине. Я приняла яд. Смертельный яд. После моей смерти вы сегодня ночью вскроете могилу, где похоронен настоятель монастыря, похороните его в другом, никому не известном месте, а меня захороните в могиле, которая известна моему отцу и которая станет известна магистрату. По доносу моего отца могилу вскроют, но найдут там не тело настоятеля, а мое. Община избегнет нависшей над ней опасности. И пусть моя жертва будет угодна моему Богу и моему народу.

Едва девушка успела слабеющим голосом закончить эти слова, как упала мертвой у бимы».

Так была спасена от уничтожения виленская община. Великая жертва, принесенная слабой девушкой, осталась в памяти народной и записана в назидание потомкам в виленском пинкасе.

Жил-был бедный шамес-вдовец, и была у него единственная дочь-красавица Хана. Проходя мимо дома шамеса, люди видели девушку в окне, любовались ее красотой и удивлялись тому, что она всегда печальна. А печальна была Хана оттого, что не знала материнской ласки. Ей не было еще и трех лет, когда злая чахотка свела ее мать в могилу. С тех пор девочка тосковала по материнскому голосу, по материнскому ласковому взгляду. Казалось, она никогда не улыбалась, никого не любила. Лишь тогда хмурое лицо девочки озарялось улыбкой, когда мимо дома шамеса проходил старый раввин. Он жалел несчастного ребенка, понимал, как истосковалась по ласке душа девочки, и по дороге в синагогу и обратно всегда останавливался у низкого окошка, гладил сухими старческими пальцами пухлую щечку девочки, задавал ей шутливые, смешившие ее загадки, а иногда дарил коржик или яблоко. В праздники раввин приглашал девочку к праздничному столу, и ребенку было приятно видеть перед собой сияющее добротой лицо старого раввина.