Ивлин Во - Меч почета

Генерал Уэйл отдал приказ не об уничтожении, а об отправке в бездонную пучину забвения груды папок, каждая из которых содержала разработанный в деталях проект плана какой-нибудь отчаянной операции. Каждая такая операция носила несколько причудливое кодовое название, и все они в свое время горячо обсуждались и неоднократно перерабатывались. Теперь все эти операции не имели совершенно никакого значения.

Йэн Килбэннок без сожаления сообразил, что он прошел зенит своих возможностей и должен уйти в тень. Он уже вел переговоры о работе в качестве специального корреспондента в Нормандии. Эта работа проходила бы недалеко от дома и оказалась бы в центре внимания, но конкуренция здесь была ожесточенной. Йэну надо было подумать о своей будущей профессиональной карьере. Его небольшой опыт в качестве репортера скандальной хроники, казалось, не соответствовал духу времени. Пришла пора, думал Йэн, утвердиться в чем-нибудь серьезном. Тогда появились бы безграничные возможности для военных откровений очевидца, и этих возможностей хватило бы на всю его жизнь.

Ему намекнули об Адриатике, и он обещал подумать. Была предложена Бирма, но от этого предложения он уклонился. Из поступавших оттуда донесений Йэну было ясно, что это место не для него. В то же время такое место могло бы оказаться подходящим для Триммера.

– Все донесения Триммера свидетельствуют об отсутствии положительных результатов, сэр, – доложил Йэн генералу Уэйлу.

– Да. А где он сейчас?

– В Сан-Франциско. Он пересек всю страну и везде провалился. Но это вовсе не его вина. Он отправился туда слишком поздно. У американцев теперь полным-полно своих героев. Кроме того, как вам известно, они не обладают полностью развитым классовым сознанием. Они не воспринимают Триммера как предвестника пролетариата. В нем они видят типичного британского офицера.

– А что, разве они не замечают шевелюру этого парня? Я имею в виду не то, как он подстрижен, а то, как она растет . Что-что, а его шевелюра должна иметь для них достаточно пролетарский вид. Вы согласны?

– Такие вещи до них не доходят. Единственное, что нам остается, – это перебрасывать его все дальше на запад. Возвращать его в настоящий момент в Соединенное Королевство, по-моему, нецелесообразно. На то есть причины. Их можно было бы назвать основанными на сострадании.

– Перед нами стоит еще более сложная проблема – генерал Ритчи-Хук. Он окончательно разругался с Монти [98], остался без должности и продолжает надоедать начальству. Я не совсем понимаю, почему нас считают ответственными за него.

– Вы считаете, что они смогли бы работать в паре и поражать воображение лояльных индийцев?

– Нет.

– Я тоже. Только не Ритчи-Хук. Стоит индийцам увидеть его, как они перестанут быть лояльными.

– Ради бога, уладьте все это сами. Меня тошнит от одного имени этого человека.

Генерал Уэйл тоже сознавал, что зенит его возможностей миновал и что в дальнейшем он может двигаться только к закату. В его прошлом был такой бредовый эпизод, когда он помог отправить на верную смерть в Дьепп многих канадцев. Он участвовал в планировании еще более крупных авантюр, из которых ничего не вышло. Теперь Уэйл оказался там же, откуда начинал в самый критический час для своей страны, но с незначительными возможностями причинить новый вред. Он занимал ту же комнату, его обслуживали те же люди из ближайшего окружения, что и в годы наибольшего расцвета. Однако он потерял свои легионы.

В положении Людовича также наметился застой. Его заместитель – он же начальник штаба – остался, но инструкторов отозвали. Ему перестали присылать новых «клиентов» для прохождения курса парашютной подготовки. Однако Людович был доволен.

В Шотландии он отыскал себе машинистку. Выбрал он ее потому, что она показалась ему наиболее изолированной от враждебного влияния тех, кто предлагал свои услуги литературному приложению к «Таймсу». На протяжении всей зимы он еженедельно посылал ей пакет с рукописью и взамен получал две отпечатанные копии в разных конвертах. Она подтверждала почтовой открыткой получение каждого пакета, но оставался четырехдневный интервал, во время которого Людович испытывал приступы острого беспокойства. В те дни на железных дорогах многое разворовывали, но так уж получилось, что роман Людовича избежал этой участи. Сейчас, в начале июня, он закончил его полностью, и теперь рукопись лежала перед ним в двух пачках, обернутых в бумагу и перевязанных бечевкой. Он приказал Фидо лечь в корзинку и уселся читать последнюю главу не ради того, чтобы исправить опечатки, так как он писал разборчиво и машинистка была опытная, не для того, чтобы отшлифовать или изменить что-нибудь, так как работа казалась ему совершенной (и, по существу, была таковой), а просто ради наслаждения своим собственным произведением.