Леони Мейергоф - Пентезилея. Книга для женщин в часы мужененавистничества

«Так бывает, если воодушевлению женщины ставится преграда в виде рассудительного ума мужчины».

Ах, бедняжка, Прозерпина! Вы, бедные сестры Прозерпины! Только для того вас похищают ваши мужья, обставляя это похищение всей роскошью романтики, чтобы половину вашей жизни вы проводили в подземном царстве, помахивая своим скипетром над духами-прислужниками кухни, кладовой, прачечной и гладильни.

Скажи, Медея, разве Язон не был слишком ничтожен для тебя, чтобы быть достойным твоей мести? Впрочем, я забыла, — ведь ты его еще любила. Любовь выдающейся женщины возвышает настолько среднего мужчину, что ее месть не делает ее смешной.

Когда на каком-нибудь хорошем концерте я вижу вокруг себя так много глупых, грубых, жестоких и жадных лиц, на мгновение покоренных очарованием музыки, мне припоминается история Орфея, укрощавшего животных своим пением и игрой на арфе.

Не намеренно ли преступила Эвридика повеление царя теней, когда Орфей хотел вывести ее из подземного царства, и вследствие этого осталась в Орке?

Быть может, ей довольно досталось от брака с художником?

Иллюстрация к любопытству мужчины, которое он так охотно приписывает женщине. Но только у себя он это качество называет любознательностью и считает добродетелью.

Ты спрашиваешь, милая сестра, почему угас бедный юноша, взглянув под покрывало богини Правды…

Но подумай, сестра! Случалось ли тебе когда-нибудь видеть мужчину, который мог бы перенести правду?

Ты величественна, прекрасна и ужасна, Медуза! Я тебя давно любила. Ты сама правда, — ты могущественна! От твоего пристального взгляда человек превращается в камень. И Персей представлялся мне всегда современным юристом: он подкрадывается к Медузе сзади, когда она спит, мечом отрубает ей голову и пугает других той самой головой, которой он никогда не осмелился взглянуть в лицо.

Калипсо, Кирка и все те безымянные — кто может сосчитать их, — которых Одиссей целовал за время своих странствований, в то время как дома его ждала удрученная Пенелопа, храня безупречную верность? Что могла бы сказать бедняжка, если бы через несколько лет после возвращения мужа прочла Гомера?!

Слепой Гомер знал, что самыми восторженными слушательницами его были женщины.

Охотнее всего заставлял он проводника вести себя туда, где полагал найти женщин. Он усаживался рядом с ними, настраивал свою бессмертную лиру и пел о великих деяниях героев, об ужасах моря, о помощи, милосердии и неумолимости богов. Полукругом сидели вокруг него женщины и, как только песня кончалась, они начинали восхвалять его, увенчивали его лысую голову розами, целовали ему руки и возносили до небес.

Однажды его сердце было преисполнено новой песни, восхвалявшей верность Пенелопы. Он искал чувствительного слушателя, и проводник водил его повсюду. Но все население устремилось на бега, и нигде не видно было ни души, как в пустыне.

Наконец они спустились к морю. Проводник увидел женщину, одетую в черное, одиноко стоящую на берегу и мечтательно глядящую на зеркальную поверхность моря.

— Вот серьезная женщина, — сказал он.

Гомер подозвал ее и спросил, не хочет ли она послушать его. Женщина ответила утвердительно и опустилась на камень напротив него.

Тогда певец настроил свою лиру и начал петь с воодушевлением художника, для которого новая песнь то же самое, что для матери ее новорожденное дитя.

У него самого сердце дрожало от творческого наслаждения и священной радости. Он пел, как никогда.

Его спутник, уже несколько раз в течение дня слыхавший эту песню, спустился далеко к морю и собирал раковины на сыром песке. Поэтому он не мог видеть, как женщина закрыла лицо плащом и беззвучно плакала.

Когда песня замолкла, она все еще сидела безмолвно. Ее потрясенная душа прислушивалась к чему-то, мечтала о чуде, ей уготовленном.

Пораженный Гомер ждал ее одобрения. Через минуту он спросил:

— Ты здесь, дочь моя?

И едва слышно она ответила:

— Я здесь.

Тогда Гомер подозвал своего проводника и сказал ему:

— Пойдем, уведи меня. Свое сокровище я расточал перед бесчувственной…

О, слепец — Гомер, о, слепые сыновья слепого Г омера!

Кто может осудить Психею за то, что она захотела наконец узнать, с кем, собственно, она имеет удовольствие быть вместе?