Леони Мейергоф - Пентезилея. Книга для женщин в часы мужененавистничества

Я слышала про одного человека в Багдаде, получившего в подарок чужеземную пленницу. Некоторое время его интересовала новизна и оригинальность ее существа. Когда же он не понимал ее, он ее бил.

Пресытившись ею, он стал искать и купил за дорогую цену новую фаворитку.

Вскоре после того, гуляя с прежней фавориткой по садам гарема, он обдумывал новый способ, как бы с ней позабавиться. Дойдя до глубокого пруда, он остановился и спросил:

— Умеешь ты плавать?

— Я никогда не пробовала, господин, — ответила она.

— Тогда попробуй сейчас, — сказал он. — Я буду стоять поблизости и, если ты не сможешь плавать, спасу тебя.

Он толкнул девушку в воду, посмотрел с минуту на ее отчаянные усилия держаться на поверхности воды и затем отправился в кусты, за которыми ему послышался голос накануне купленной им рабыни.

— Можешь ли держаться на воде? — торопливо крикнул он девушке, борющейся с волнами.

— Я пробую, господин! — простонала та прерывающимся голосом.

Он поспешил за кусты и с новой рабыней исчез в крытой аллее.

Девушка утонула.

Я слышала про одного человека, который, будучи юношей, предпочитал самое скверное женское общество. Привычки этой среды он часто вносил и в хорошее общество. Более тонкие женские натуры сторонились его, так как самому невинному разговору он придавал сладострастный смысл.

Он поселился в маленьком городе, женился и стал нравственным человеком.

Через некоторое время после свадьбы, дела заставили его побывать в том городе, где он жил юношей. Вечером он отправился в театр, где давалась тогда новая драма Зудермана «Гибель Содома».

С видимым неудовольствием сидел он на своем месте и по мере того, как развивалось действие, становился все беспокойнее.

Его прежние знакомые наблюдали за ним и не знали, чем объяснить его гримасы, пожиманье плечами и покачивание головой.

Наконец они поняли. В середине представления, когда развитие действия достигло высшей точки, он поднялся с места с выражением глубочайшего торжественного негодования, с демонстративной медленностью и энергией прошел через ряды, мешая присутствующим зрителям, и на глазах у всех покинул зрительный зал.

Некоторые циники подумали, что он пошел за кулисы. Как бы не так! Он пошел к себе в отель, чтобы в длинном письме к жене излить свое негодование по поводу безнравственной пьесы.

Его обуяло такое справедливое возмущение.

Я слышала про одного мужчину, долгое время находившегося в тайной любовной связи с честной женщиной. Однажды в присутствии обоих какой-то господин, занимающийся благотворительностью, рассказывал про своих бедных и особенно описывал одну бедную, верную друг другу пару, живущую в свободном браке.

«Милостивый государь, — сказал любовник очень серьезно, — нехорошо покровительствовать подобным незаконным связям!»

Удивленно слушала его подруга сердца…

Неделю спустя она более не удивлялась. Она плакала: надлежащим образом он объявил ей о своей помолвке с другой.

Я слышала про одного человека, служившего в качестве цензора на одной из больших немецких сцен.

Ставили пьесу Ибсена «Джон Габриель Воркман». Пьеса была доложена добродетельному цензору. И вот он старательно начал искать в ней антиправительственные и антирелигиозные, особенно противонравственные места, которые его неумолимый карандаш должен был вычеркнуть.

Как…. ничего? — Его тщательные поиски были напрасны?

Вдруг его физиономия просветлела. Радостно схватил он карандаш и с высоким душевным подъемом вычеркнул фразу, состоящую из шести слов.

Исполнительница роли Эллы Рентгейм в сцене, где она сводит счеты с Воркманом, нашла зачеркнутыми слова, полные глубокого упрека: «Ты убила во мне любовную жизнь».

Для чего это странное уродство? Что предосудительного мог найти в этой фразе самый добродетельный цензор во всем мире? Она старалась найти в ней что-нибудь недопустимое с точки зрения государственной, религиозной и нравственной — ничто не подходило.

Она отправилась к другим актрисам, к актерам — никто не мог дать ей ответа.

Об этом случае стали говорить в городе; и самые завзятые жуиры вопросительно смотрели друг на друга, пожимали плечами и с сожалением говорили: «Ignoramus». Даже они не могли найти здесь ничего пикантного.

Наконец, обратились к самому цензору, чтобы узнать о причине его бессмысленной вымарки. Цензор неуверенно вертелся на стуле, заикался — затем схватил кусок резины, чтобы стереть помарку.