Эрнест Хемингуэй - Полное собрание рассказов

Помню, как после смерти дедушки мы переехали в новый дом, задуманный и построенный моей матерью. Многие вещи, не предназначенные для перевозки, сжигались на заднем дворе, и мне не забыть, как эти бутыли швыряли в костер, и они лопались от жара, и от ядреного раствора взлетали вверх языки пламени. Я помню, как в костре на заднем дворе горели заспиртованные змеи.

Но это были исключительно неодушевленные предметы. Не помню людей, которые их сжигали, но когда я добирался до этого эпизода, я за них молился.

Что касается нового дома, то я помню, как мать постоянно избавлялась от ненужных вещей и в этом преуспевала. Однажды, когда отец охотился, она основательно почистила подвал и сжигала все лишнее. Вернувшись, отец слез с подводы и привязал лошадь. Костер у дороги перед домом догорал. Я вышел встретить отца. Он передал мне свой дробовик, поглядывая на пепелище.

– Что это? – спросил он.

– Дорогой, я почистила подвал, – сказала мать. Она улыбалась ему, стоя на крыльце. Отец пнул что-то под ногами. Потом наклонился и вытащил из золы какой-то предмет.

– Принеси грабли, Ник, – сказал он мне.

Я сходил за ними в подвал, и отец методично прошелся граблями по пепелищу. Он выгреб оттуда топорики для обтесывания камней, и примитивные разделочные ножи, и инструменты для изготовления наконечников для стрел, и сами наконечники, и разную керамику. Все обугленное, выщербленное. Отец аккуратно все это выгреб и разложил на траве у дороги. Его дробовик в кожаном чехле и ягдташи все это время валялись в траве.

– Ник, забери ружье и ягдташи и принеси мне газету, – сказал он.

Моя мать давно ушла в дом. Я закинул на плечо тяжелый дробовик, который бил меня по ногам, взял в обе руки охотничьи сумки и направился к дому.

– Не все сразу, – остановил меня отец. – Для тебя это слишком большая ноша.

Я положил ягдташи и унес ружье, а в отцовском кабинете взял из стопки одну газету. Мой отец разложил обугленную, выщербленную утварь на газете, а затем все завернул.

– Лучшие наконечники для стрел превратились в труху, – сказал он.

Он унес газетный сверток, а я остался с двумя охотничьими сумками. А потом я забрал их в дом. В этом эпизоде, который я вспомнил, участвовали два человека, и я помолился за обоих.

Бывало, я не мог до конца вспомнить ни одной молитвы. Дойду до слов «и на земле, как на небе», и давай сначала, пока снова не забуксую. И когда я понимал, что это тупик, приходилось заменять молитвы чем-то другим. В такие ночи я пытался вспомнить имена всех животных и птиц и рыб, а дальше названия всех стран и городов, и блюд, и улиц в Чикаго, а когда уже ничего не приходило в голову, я просто слушал. Не помню такой ночи, когда стояла бы полная тишина. При свете я не боялся спать, я ведь знал, что только в темноте моя душа может покинуть тело. Поэтому чаще всего я проводил ночи при свете, и тогда я спал – сказывались усталость и недосып. Наверняка были случаи, когда я спал, потеряв над собой контроль, но если я себя контролировал, то ни о каком сне не могло быть и речи. А в ту ночь я слушал шелкопрядов, подтачивающих листья. Ночью это очень отчетливо слышно, и вот я лежал с открытыми глазами и ловил каждый звук.

Со мной в комнате был еще один человек, и он тоже не спал. Мои уши давно это уловили. Он не умел лежать так же тихо, как я, может, потому, что у него не было такой большой практики бодрствования. Наши одеяла были расстелены на соломе, и, когда он ворочался, солома под ним хрустела, однако шелкопрядов это не пугало, и они продолжали методично вгрызаться.

В ночи было слышно, как что-то происходит в семи километрах от передовой, но эти звуки отличались от тихих шорохов в темной комнате. Мой сосед попробовал полежать неподвижно, вот только надолго его не хватило. Тогда я тоже пошевелился, давая ему понять, что я не сплю. Он десять лет прожил в Чикаго. В девятьсот четырнадцатом году, когда он приехал домой погостить, его забрали в армию солдатом и отдали в мое распоряжение санитаром, поскольку он говорил по-английски. Я понял, что он прислушивается, и еще раз пошевелился.

– Не можете уснуть, signor tenente [53] Синьор лейтенант (ит.). ? – спросил он.

– Да.

– Я тоже не могу.

– А что такое?

– Не знаю. Не спится.

– Чувствуете себя нормально?

– Ага. Все хорошо. Просто не спится.

– Хотите, немного поболтаем? – спросил я.

– Давайте. Хотя о чем можно болтать в этой дыре?

– Не такое уж плохое место, – сказал я.

– Ага. Сносное.