Эрнест Хемингуэй - Полное собрание рассказов

Ночью мы лежали на полу и слушали шелкопрядов. Они глодали листья шелковицы, и всю ночь доносились звуки тихой грызни и шелест падающих листьев. Я избегал сна, так как уже давно жил с мыслью, что стоит мне только в темноте закрыть глаза и отпустить вожжи, как душа моя оставит тело. У меня это началось давно, после того как я ночью подорвался и почувствовал, как душа отлетела, а потом вернулась. Я старался никогда об этом не думать, но с тех пор всякий раз, когда я начинал забываться сном, все повторялось, и требовались большие усилия, чтобы это как-то остановить. И хотя сейчас я почти уверен, что она ночью не отлетит, в то лето я предпочитал не устраивать эксперименты.

Мне было чем себя занять, пока я лежал без сна. Я себе представлял речку, где я мальчишкой ловил форель, и мысленно, не спеша, проходил ее на всем протяжении, закидывая крючок под каждое бревно, на всех поворотах русла, в глубокие притоны и в прозрачное мелководье, и рыба то ловилась, а то срывалась. В полдень я брал паузу, чтобы перекусить, сидя на бревне или на высоком берегу под деревом, и ел я всегда неспешно, поглядывая на течение внизу. Частенько у меня кончалась наживка, потому что я брал с собой всего десяток червей в жестянке из-под табака. Приходилось искать новых, и порой было непросто подкапывать берег, заслоненный от солнца высокими кедрами, никакой тебе травы, голая влажная земля, и зачастую я оставался ни с чем. И все же я всегда, так или иначе, находил какого-то живца, и лишь однажды, на болоте, мне ничего не подвернулось, и тогда я разрезал одну из пойманных форелей, и она послужила в качестве приманки.

Иногда я находил насекомых в пойменной земле, в траве или под папоротниками, и пускал их в ход. Встречались жуки, и насекомые с ножками-травинками, и в трухлявых пнях белые личинки с коричневатой сжатой головкой, которые срывались с крючка и исчезали в холодной воде, и клещи под бревном, где также попадались земляные черви, скрывавшиеся в почве, стоило только отвалить бревно. Однажды я наживил саламандру, найденную под старым кряжем. Она была такая маленькая, изящная, верткая, симпатичного цвета. Своими крошечными ножками она отчаянно вцепилась в рыболовный крючок, и больше я саламандр не трогал, хотя попадались они мне постоянно. Я также не использовал сверчков из-за того, чтó они вытворяли на крючке. Когда речка текла через луга, я ловил в траве кузнечиков и пускал их в ход, но, случалось, просто швырял их в воду и наблюдал за тем, как они барахтались и кружили, подхваченные течением, пока их не проглатывала форель. Иногда за вечер я успевал порыбачить в четырех-пяти разных протоках, начиная в верховье и дальше вниз по течению. Если все заканчивалось слишком быстро, а время еще оставалось, то я проходил ту же протоку еще раз, но уже начиная с того места, где она впадала в озеро, и шел против течения, отлавливая рыбешек, которых пропустил невзначай.

В иные ночи я рисовал речушки в своем воображении, и среди них случались очень даже славные. Я словно грезил наяву. Некоторые я помню до сих пор, и мне сдается, что я в них действительно рыбачил, в моей памяти они соединились с настоящими речками. Я давал им имена, я добирался до них на поезде, а то еще приходилось топать много миль.

Но бывали ночи, когда затея с рыбалкой не прокатывала, и сна не было ни в одном глазу, и тогда я повторял молитвы, снова и снова, поминая всех, кого я знавал. Это занимало уйму времени, потому что если постараться припомнить всех, кого ты знал, возвращаясь к самым ранним воспоминаниям, – а для меня это чердак дома, где я родился, с родительским свадебным пирогом в жестяной коробке, подвешенной к стропилу, с заспиртованными в бутылях змеями и прочей живностью, пойманными моим отцом в далеком детстве, спиртовой раствор частично выветрился, и обнажившиеся кольца змей и других существ побелели, – если вернуться так далеко назад, то список получится длинный. Если же молиться за них за всех, посвящая каждому в отдельности «Дева Мария, радуйся» и «Отче наш», то на это уйдет много-много времени, и, в конце концов, рассветет, и тогда можно будет уснуть, если, конечно, ты находишься в таком месте, где дневной сон в принципе возможен.

В такие ночи я пытался припомнить все, что со мной произошло, начиная с предвоенной поры и уходя все дальше и дальше назад. Вот так и выяснилось, что самым ранним воспоминанием для меня стал дедушкин чердак. Оттолкнувшись от него, я мысленно двигался обратно, пока снова не доходил до войны.