Чарльз Сноу - Лакировка

Мало кому известна история службы безопасности — мало кому она может быть известна. Хамфри в силу своих обязанностей имел доступ к личным делам ее сотрудников. Предательства в ней случались заметно реже, чем в любой другой родственной службе, о которой он располагал соответствующими сведениями, и было гораздо меньше внутренней коррупции.

Во всяком случае, он дал согласие без долгих колебаний. Никаких этических проблем для него не возникало. В той очень небольшой мере, в какой его интересовала политика, он придерживался неопределенно либеральных взглядов. Но это не мешало ему считать, что общество имеет право оберегать себя. Любое жизнеспособное общество поступало так, иначе оно недолго оставалось жизнеспособным. Имело значение и то, что он и его будущая жена как раз обдумывали, какую ему искать работу. И вот ему предложили работу.

В результате он занимался ею почти тридцать лет. Это означало, что он стал еще более незаметным, чем прежде. Люди нередко недоумевали, как он зарабатывает на жизнь. Некоторые догадывались. Другие, у кого, как у леди Эшбрук, были друзья в правительстве, знали правду. Но никаких прямых вопросов леди Эшбрук ему никогда не задавала. Она без малейшего стеснения совала нос в чужие сердечные дела, постельные дела и денежные дела, но к его роду занятий питала отчасти патриотическое, а отчасти суеверное почтение. Военная разведка и иже с ней были священны и неприкосновенны. Даже теперь, как-то услышав от него, что он на досуге взялся за перо, она не стала ни о чем расспрашивать, полагая, что тут замешана какая-то государственная тайна. На самом же деле он всего лишь занимался биографией одного из своих предшественников эпохи до четырнадцатого года: подобно самому Хамфри, он тоже не добрался до вершины, но тем не менее оставил определенный след. Хамфри не слишком рассчитывал, что секретариат кабинета министров даст разрешение на опубликование его книги, поскольку дела тайных служб даже столетней давности все еще старательно скрывались от посторонних так, будто речь шла о сверхнепристойных анекдотах, от которых широкую публику следовало ограждать, словно маленьких детей. А потому его книге, по всей вероятности, предстояло существовать только в форме рукописи, и это, говорил он близким друзьям, будет вполне уместно: безвестное завершение безвестной карьеры.

Обладай он натурой Поля, он, конечно, не мог бы посвятить этой безвестной карьере значительную часть жизни более или менее с удовлетворением или, во всяком случае, с безмятежностью. Теперь все было позади, и словно из духа противоречия он иногда тосковал по этим годам, как тоскуют по тюрьме или по мучительной безответной любви. Теперь ему незачем было ждать завтрашнего дня — даже для исполнения служебных обязанностей. И сейчас в темном садике ему взгрустнулось из-за этой пустоты впереди. Однако, хотя он, возможно, скрывал их и от самого себя, надежды и мечты не давали ему смириться. Если бы у него был друг, достаточно близкий, чтобы задать такой вопрос, он волей-неволей сознался бы, что еще не поставил на себе крест.

Уже много лет леди Эшбрук днем гуляла в сквере на площади. Ей не хотелось нарушать этот обычай, и в среду, на другой день после ее разговора с Хамфри, прохожие могли бы увидеть, как она, выпрямившись, медленно идет по дорожке между деревьями. Над головой она держала солнечный зонтик, но вскоре, устав от лишних усилий, опустила его. Небо было безоблачным, солнце палило нещадно, над городом неподвижно висел зной.

Больше в сквере никого не было — впрочем, как и обычно: сквер был частной собственностью и ключи от калитки имелись только у домовладельцев. Площадь тонула в тишине, словно покинутая деревня. Перед некоторыми домами стояли автомобили, но стоящие автомобили ведут себя много тише и спокойнее, чем лошади и дети, в прежние времена составлявшие неотъемлемую часть картины. Дети теперь тут не бывали. Дома их не воспитывали, и многие из женщин, живших в домах вокруг площади, работали. Это означало, что между завтраком и вечером никто к леди Эшбрук не зайдет, хотя Поль и Селия уже побывали у нее утром, как и Кейт Лефрой, которой Хамфри все рассказал.

Хамфри, один из немногих жителей Эйлстоунской площади, кто был свободен днем, некоторое время следил из окна гостиной, как леди Эшбрук прогуливается по скверу, а потом с неохотой решил, что должен составить ей компанию. Она задержала его недолго и с величественной вежливостью говорила только о погоде и цветах на клумбах вокруг. Ей не хотелось его видеть, потому что она почти против воли поверила ему свой секрет. Она держалась с ним холодно, потому что ненадолго выдала себя.