Чарльз Сноу - Лакировка

Шинглер потом рассказывал об этом иначе. У него не было прямоты Брайерса, его внутренней честности. Он сказал, что не верил, будто наступил переломный момент. Но признал, что с минуты на минуту ожидал какого-то решительного поворота.

Брайерс продолжал:

— И еще одно. Тут я так и не могу прийти к окончательному выводу. Не исключено, что и вы не можете. Когда вы ее убили — что, естественно, особых затруднений не составило, — вы поднялись в спальню, чтобы устроиться там поудобнее и выждать. Блестящая идея. Вы, конечно, сообразили, что мы с ног собьемся, разыскивая свидетелей, которые могли бы заметить кого-то около дома сразу после убийства. Вы были совершенно правы: именно этим мы и занялись. И разыскали, вероятно, всех, кто был неподалеку от ее дома между девятью часами и полуночью. А вы все это время сидели у нее в спальне. Но перед тем, как подняться туда, вы, хотя она была уже мертва, разбили ей голову. Я вас об этом уже спрашивал. Зачем?

Тело Перримена все еще оставалось расслабленным, губы все еще чуть улыбались.

— Возможно, — сказал Брайерс, — вы рассчитывали запутать нас. Чтобы мы бросились искать среди уголовников и всяких подонков. Я уже говорил вам: тут вы нас недооценили. Нам, конечно, пришлось провести обычные розыски — в такого рода делах бывают всякие неожиданности, — но это нас и на полчаса не обмануло. Однако я с самого начала не был убежден, что вы размозжили ей голову ради этого. Я думаю, вы просто потеряли власть над собой. Я думаю, вы просто повели себя как самый обыкновенный убийца. Вы вовсе не так уникальны, как вам хотелось бы думать. Вам следовало бы это предвидеть, доктор. Бесспорно, вы очень быстро взяли себя в руки, больше к трупу не подходили и поднялись в спальню. — Брайерс продолжал: — Вам очень повезло. Я думаю, вы это понимаете. Кровь. Приняли ли вы какие-нибудь меры… мы пока еще ничего на вашей одежде не обнаружили. Мы не знаем, переоделись ли вы, и если да, то где. Мы не знаем точно, сколько времени вы оставались в спальне. Думаем, что вы ушли, когда еще было темно, но перед самым рассветом. Часов около четырех по летнему времени. Утро, вероятно, было очень приятное, свежее, — Брайерс посмотрел через стол и сказал: — Вы теперь готовы говорить со мной?

Наступило молчание. Сколько времени оно длилось, никто из них сказать не мог бы. Перримеи пошевелился, расправил плечи и сел прямо, высоко держа голову. Очень медленно он снова скрестил руки на груди.

— О да, старший суперинтендент, я готов с вами говорить.

Шинглер разгладил свой блокнот, хотя это еще не было прямым признанием.

— Да… — сказал Перримен с неожиданным благодушием. — Полагаю, в такой ситуации я говорю с вами в последний раз. Мы ведь прошли дорогу до конца, не так ли? Вы не можете меня упрекнуть, что я вас торопил. Я внимательно выслушал все ваши анализы моего характера. Любопытные и порой даже лестные, если согласиться с вашей точкой зрения на мою нравственную позицию. Кроме того, я выслушал ваши предположения относительно некоторых моих действий. Я позволю себе процитировать вас, старший суперинтендент, и сказать вам, что вы незаурядный человек. Но ведь следует разобраться с нашим делом, не так ли? Должен вам сказать, что оно мне более чем надоело. Давно пора с ним покончить. Иногда я говорю умному больному, что собираюсь обходиться с ним как с клиническим материалом, который мы исследуем вдвоем. Я довольно подробно обдумал ваше обвинительное заключение, если это можно так назвать. Я совершенно не касаюсь вопроса о том, есть ли какие-либо основания для ваших умозрительных построений. К вашей практической цели они имеют не больше отношения, чем ваши мысли о добре и зле. Я не могу отнестись к ним серьезно. Как и к вашим обвинениям. Я пришел к выводу, что от них, если рассмотреть их трезво, не останется, собственно, ничего. Даже еще до того, как Перримен заговорил, Брайерс понял, что дальнейшее будет демонстрацией умения владеть собой. И все-таки он был удивлен. На первом допросе Перримена выбили из колеи — даже ошеломили — вопросы о денежном мотиве. И казалось, он вот-вот сломается. Однако на второй допрос он явился в прежней непробиваемой броне. У него был запас внутренней силы — Брайерс больше не сомневался в этом, — не только помогавшей ему противостоять противникам, но и укреплявшей его веру в себя. Когда Брайерс сказал Перримену, где он был в ночь убийства, тот, казалось, растерялся и даже не стал разыгрывать возмущение, как в прошлый раз, когда речь зашла о деньгах. И все же через несколько минут, не более чем через четверть часа, он вновь овладел собой.