Чарльз Сноу - Лакировка

Брайерс выругал себя за небрежность. Как правило, он ничего не говорил, не проверив заранее. А в результате Перримен вновь обрел уверенность в себе и отчасти перехватил инициативу. У него хватило самонадеянности — возможно, напускной, а возможно, и порожденной высокомерием, — чтобы перебить Брайерса, который закуривал очередную сигарету.

— Простите, старший суперинтендент, — сказал Перримен, — но не слишком ли много вы курите?

Брайерс, сбитый с толку, посмотрел на него с недоумением и ответил:

— Возможно.

— Будь я вашим врачом, я бы настоял, чтобы вы проверяли легкие. Систематически.

— Но вы ведь не мой врач, — сказал Брайерс.

— Не исключено, что к несчастью для вас.

— Поживем — увидим, — сказал Брайерс. — Всем нам придется когда-нибудь умереть.

Эти слова сопровождала угрюмая полицейская усмешка, которую хорошо знал Хамфри. И она была бы еще угрюмее, если бы в конце этого допроса маячила тень виселицы. Задним числом Брайерс почувствовал некоторое уважение к выдержке Перримена. Такую же выдержку, может быть, проявляли некоторые пациенты Перримена, когда, томясь смертным страхом во время осмотра, они с участием осведомлялись о каких-то симптомах самого доктора, теперь по иронии судьбы оказавшегося в сходном положении.

— Не будем отвлекаться, — сказал Брайерс, впервые позволив своему голосу стать чуть-чуть жестче. — Впереди еще много дела. — Он продолжал: — Да, нам известно, что вы передавали деньги после смерти леди Эшбрук и прежде. Больше вам это скрывать не удастся. Мы намерены узнать все.

…Всего им узнать не удалось, но кое-что они за этот вечер мало-помалу узнали. Многое из того, что они восстанавливали по кусочкам, оказалось близким к истине. Хотя и не все. Перримен был готов дать им объяснения и говорил даже словно бы не без удовольствия. Он просто оказывал безобидную, дружескую добрую услугу.

— Это мы оставим решать налоговым инспекторам, — заметил Брайерс, но словно мимоходом. Вполне возможно и даже вероятно, что Перримен не знал всей истории целиком, решил он. И уж во всяком случае не знал ее начала: тридцать лет назад, когда кончилась война, он еще не слышал про леди Эшбрук, Но с О'Брайеном он встречался и признал это.

— Леди Эшбрук доверяла не слишком многим, не так ли? — спросил Брайерс.

— Да, конечно.

— Но ему она доверяла?

— И с полным на то основанием. С полным основанием. — Перримен добавил с неожиданным чувством: — Он был хорошим человеком.

Это была странная похвала, произнесенная так, словно Перримену принадлежало право оценивать и решать.

В восемь часов им принесли еще чаю. Около девяти — тарелку с грудой бутербродов. Перримен съел больше своей доли — то ли от напряжения, то ли проголодавшись.

Брайерс все еще не давал Перримену отвлечься от финансовых операций. Кто разработал систему? Перримен не знал. Возможно, действительно не знал. Ничто не доверялось бумаге. Тут они отгадали верно. Молчание. Простота. Единственный способ делать что-нибудь втайне, думал Брайерс. Хамфри согласился бы с ним. Только опытные люди знают, что всегда следует избегать усложнения.

Перримен сказал, что система действовала задолго до того, как он стал врачом леди Эшбрук.

В целом их версия опять оказалась почти верной. Когда О'Брайен перенес инсульт, возникли всякие трудности. Сам он уже никуда поехать не мог. Способ пересылать в Англию деньги, сообщения и инструкции без риска разоблачения вовремя разработан не был. Вопреки предположениям полиции эту необходимость заранее не предусмотрели. Старая история, подумал Брайерс: противника часто переоцениваешь. Леди Эшбрук и О'Брайен, по-видимому, не сумели отыскать иного выхода и вынуждены были обратиться к помощи третьего лица. Хотя это ей очень не нравилось, но приходилось искать в Англии посредника, которому она могла бы довериться. Вот так в операцию был вовлечен Перримен.

— Когда это произошло?

Перримен назвал точную дату: июнь 1968 года.

— Почему она обратилась к вам?

— Она уже несколько лет была моей пациенткой и доверяла мне.

— Вам это пришлось очень кстати, верно? — внезапно спросил Брайерс.

Перримен не выдал ни удивления, ни злости, ни тревоги. Тон его голоса не изменился.

— Кроме того, я ей нравился, — сказал он самодовольно.

Брайерс и так уже понял, что Перримен тщеславен — почти патологически тщеславен. Но тут был еще какой-то не вполне ясный, почти неуловимый оттенок. Он спросил: